Стояла несносная жара. Солнце заливало азовские берега расплавленным металлом своих лучей. Паруса обвисли на реях кораблей, как подштанники на балконах Палермо. Ядовитая гадина сомнения свила прочное гнездо в моей душе: галеры и шебеки, хищно кружащие между берегом и турецкой эскадрой, просто не позволят к ней подобраться по зеркально гладкому морю. Ни днем, ни ночью. Разве новолуния дождаться? Все равно, в такой тиши даже плеск весел слышен за несколько верст. Но вот однажды, в послеполуденный зной, нежданное движение воздуха заставило с надеждой посмотреть в небо. Стена мрака тянулась на западном горизонте, быстро приближаясь и вырастая. Заворчал отдаленный гром, пыль взвихрилась от порыва ветра. Шквал обрушился на Азов, срывая камышовые крыши пригородных лачуг, ломая столетние чинары и поражая молниями с такой свирепостью, словно Творец окончательно разочаровался в своем создании и пожелал его истребить. Мгновение спустя хлынул ливень.
На другой день прискакала по крупной зыби скампавея из Троицка. Флотский лейтенант доложил радостную весть: ненадежный илистый грунт не удержал якорей, и турок сволокло верст на десять к востоку. Продержись ветер чуть дольше — всем бы им сидеть на мели! А так лишь два малых судна обсыхали у подветренного берега. Корабли вылавировали в море и, не задерживаясь на прежней позиции, ушли. Надо полагать, в Керчь.
Сие означало крутой поворот стратегической ситуации: сомнительно, что османские капитаны захотят вновь испытывать судьбу среди азовских мелей. Триста верст легли между нами и неприятелем. Человек без нерв на моем месте продолжал бы готовить удар до верного — но во мне взыграло нетерпение. Поручив Румянцеву распоряжаться на суше, я плотно занялся гребной флотилией. Лазутчики получили приказ окончить изыскания и доложить результаты. Сомнения вице-адмирала рассеяла примерная ночная атака его кораблей на рейде. За три дня до новолуния русский флот в полном составе поднял якоря и устремился навстречу судьбе. Впереди, широким веером, быстрые шнявы и бригантины — дабы очистить море от вражеских дозорных судов. Далее — мои струги. Свежеобшитые корабли, неповоротливые прамы и перегруженные бомбардирские кечи — в арьергарде, на пределе видимости. Ежели турки, паче чаяния, выйдут навстречу в превосходящем числе, наши главные силы успеют своевременно ретироваться.
Мне же пути к отступлению не было. Хочешь особого положения при царе? Это возможно. Только имеет свою цену. Пришла пора платить.
Чуть слышно плещут о дощатый борт волны. Еще тише, почти совсем без звука, опускаются и поднимаются весла. Не скрипят щедро политые маслом уключины. В двух шагах предо мной, на носу струга, угадывается во тьме фигура с длинным тонким шестом. Время от времени шест ныряет в черную воду и раздается свистящий шепот: