— Но ведь был же кто-то за главного?
— Тот же Сережка Барский и верховодил. У вас-то как раз он и опись делал сам.
— Так! — Воронков сверкнул глазами, тяжело опустил кулак на стол. — Ладно!..
Афанасий понял, в чем дело.
— Ты это, парень, брось.
— Чего?
— Я знаю чего, не маленький.
— А коли не маленький — понимать должен, — зло бросил Воронков:
— И понимаю. Тут горячку пороть нельзя.
— Значит, простить?
— Зачем!
— А как же?..
— Все так же. С голыми кулаками, на рожон лезть — дело не хитрое. Хоть и далеко Соловки, а довезут за милую душу.
— Не страшно, только что оттуда.
— Ну, и как, рай там?
— Рай — не рай, а с голоду не дохнут и без штанов не ходят.
— Невелико же, парень, счастье. Пожалуй, не стоит из-за этого рук марать.
— Так что же делать? — выкрикнул Воронков.
Афанасий покосился на окно, бросил взгляд на дверь.
— Что ты орешь? Аника-воин! Подумаешь, велика штука — хоть бы и совсем пристукнуть председателя Сережку! Проще пареной репы… А прок?.. Никакого. Поставят другого — и только. Да и при чем тут он? Не один, а все виноваты, весь колхоз. Стало быть, и ответ нужно со всех миром спрашивать. А как — это подумай. В такое дело не перекрестясь лезть — ни боже мой. Знаешь, мой бы тебе совет…
— Ну?
— Махни-ка ты к отцу.
Лешка задумался. Помолчав, проговорил:
— Я уж кумекал над этим. А только — чего я поеду? Сами, наверное, бьются там, как рыба об лед.
— Не скажи. Данило Наумыч правильного ума был. Я, чай, думаю, сумел ухоронить малую толику от этаких-то богатств.
— Не знаю. Я ведь совсем мало переписывался с ними. В первую пору, почитай, года полтора не писал, чтобы, кой грех, за меня не потянули. Потом дал весточку, Батя тогда деньжонок немного прислал, посылку. Так и то через чужого кого-то, тоже боялся видно. Ну, я понял… Потом еще раза три денег присылал, писал, так, по пустякам больше. И про раскулачивание я узнал вдолги после… Да… Хотел я тогда тягу дать, ну, только где там!..
— Что, крепки заслоны?
— Крепки!
Помолчали. Самовар на столе давно затух. Хозяйка Афанасия, спросив, не нужно ли чего еще, ушла спать.
Хозяин снова налил стаканы.
— Да, Лексей Данилыч, много есть чего порассказать, а говорить об этом не хочется. Вспомнишь — и все нутро перевернется. Ладно, пей. А мой совет тебе правильный. Все ж таки отец, столько лет не виделись.
— Да я, признаться, и не знаю, где они сейчас, Афанасий Терентьич. Меня перебрасывали из лагеря в лагерь, они, видно, тоже мыкались, так и потеряли друг друга. Где искать?..
— Эва, у меня адресок есть, — улыбнулся Афанасий. Он встал, потянулся за иконы. Вытащил пыльный сверток бумаг, перевязанный суровой ниткой. Отошел к печке, сдул пыль, развернул. Подал Лешке помятый серый конверт.