— Не знаю, что вам и ответить, — задумчиво проговорил обходчик. — Спасибо, конечно, но как-то не того…
— А, ерунда! Мы ж знаем друг друга… Я сейчас пойду домой, а к вечеру принесу, и вы пошлете. Не думайте, не расстраивайтесь. С кем беды не бывает…
Вечером Антон принес тысячу рублей. Старик наотрез отказался взять такую сумму.
— Получаю я немного, и отдавать будет тяжело. Я в жизни никогда не занимал и терпеть не могу долгов. Нет, нет!..
В конце концов, он согласился взять половину. Аккуратно пересчитал полученные бумажки и положил в сундук. Потом вооружился очками и на тетрадочном листке, под диктовку Антона, написал расписку.
После этого он два дня обдумывал и писал письмо дочке. Какая-то смутная тревога не давала ему покоя. Эта тревога проскальзывала и в письме, которое он отправил с тяжелым чувством.
Гуго Мяги принял шифровку от майора Инге.
Воронков послал в город Афанасия. Он дал лавочнику адрес Соньки Долговой и пару поношенных дамских туфель. Их она должна была отнести в ремонт к сапожнику Лозинскому.
В ту ночь, когда Воронков явился к Соньке, они договорились быстро.
Странная у них получилась встреча.
Сонька была под хмельком и спросонья долго таращила глаза на ночного пришельца, пристально рассматривавшего ее. В высокой плотной фигуре, во всем облике позднего гостя и особенно в его глазах было что-то знакомое, даже, кажется, близкое. Но что?..
Воронков подсказал сам:
— Что ж ты, первая любовь, так и не признаёшь?
— Господи, Лешка!.. — Сонька качнулась и потерла ладонью лоб и глаза, словно хотела избавиться от видения или, наоборот, убедиться в нем.
Лешка прошел в комнату, без приглашения сел к столу. На нем стояла початая бутылка водки, валялись куски хлеба, на тарелке, ощерив рот, лежала селедочная голова. В комнате был беспорядок. Чулки, туфли, кофточка и юбка словно нарочно были разбросаны по разным углам.
Сонька наскоро ополоснула лицо, поправила растрепанные волосы. Села напротив и долго рассматривала Лешку, его усталое, уже тронутое морщинами лицо, шрам, перерезавший лоб, волосы, такие пышные когда-то, а теперь наполовину повылезшие и начинавшие серебриться. Она не спрашивала, откуда он явился. Не все ли равно?.. И прежней, давнишней радости встречи тоже уже не было…
— Постарел ты как! — проговорила она наконец и потянулась к нему, словно хотела погладить небритые щеки прежнего дружка.
Лешка поймал руку, легонько зажал ее в своей и опустил на колени.
— И ты не помолодела, — усмехнулся он.
Да, мало что осталось и от Соньки, молодой, красивой и жизнерадостной когда-то. Годы и безалаберное житье преждевременными морщинами легли возле глаз, углы губ опустились, придав лицу какое-то брезгливое или пренебрежительное выражение. И сами губы, когда-то яркие и сочные, сейчас потрескались и посинели от чрезмерного употребления помады.