Мальчик продолжает рассказ, не дожидаясь вопроса, он розовеет и поднимается на лавке, а тело его не гнется, но Гудила не в том состоянии, чтобы заметить это.
– Новый бог стоит на месте Ящера. Тело из мореного дуба, голова серебряная, усы золотые. Стрела молнии в руке и палица в другой. Неугасимый огонь из дубового леса днем и ночью горит вкруг святилища. Волхвы ему прислуживают новые, жрецы-воины. Днем и ночью бог ищет себе жертвы, но ни масло, ни петух, ни конь не по вкусу ему, ему надобно кровавую жертву человеческую.
– Ох, малыш, да замолчи наконец! Ну его к навьям, это будущее, не под силу уразуметь этакие страсти. Пусть лучше Дир, он рассудительнее, дела ведает, князей понимает, дело какое, а я – что, я больше по коровам да по бабам, не до перемен богов мне, не до их Перунов. Страшно мне, малыш, мудрено. Княжьи боги – дело темное. Я же не против другой какой веры простой. Ну шаман из чуди там с бубном повыскочит, повыпрыгнет, повоет да попляшет, филином поорет, у нас, вон, и Дир мог бы шаманом… Ну кузнец иной, древлянский, Сварогом мучимый, волком перекинется, на четырех лапах побежит, овцу зарежет, а все ж-таки свой брат лесной… А уж чародейки-меря с чашами, по мне – вовсе красота; мрачноваты порой, но не все, не все, ей-ей. Молчи, малыш, до прихода Дира, пора бы уж ему воротиться. Дай-ка, мы его возвернем. Я ведь умею кой-чего, не просто так мед пью.
Гудила попытался уложить мальчика на лавку ровненько, но тело того словно окостенело. Нимало не обескураженный неудачей, прикрыл больного меховым покрывалом, проворно достал с полки хозяйский квас, набрал полный ковш, трижды обернулся, жадно глотнул, после начал уже медленно прихлебывать. Немедленно с улицы откликнулась сорока, застрекотала.
– Подействовало! – удовлетворенно отметил Гудила и объяснил спящему: – Дир поспешает. Верное средство: не успеешь ко рту поднести, а тот, кого ждешь уж на пороге. Но не пропадать же добру, – выхлебал ковш и чинно уселся к столу, лицом к двери.
Вольх вошел, пригибая голову под низким косяком, сердито взглянул на приятеля из-под густых темных бровей, длинные волосы его, стянутые вкруг головы узкой расшитой тесьмой, казались совершенно черными против света.
– А, Дир! Ужика прикормил, гляжу. Такой, понимаешь, ужик потешный приползал, гладкий да шелковый, что женская задница, – тараща, чтобы придать им честности, круглые глаза, завел Гудила. Но вынести сурового взора друга не сумел, отвернулся к полке на стене, засуетился. – Не то квасу налить с дороги? Квас у тебя важный. Так налить квасу-то? Я вот думаю, ты в него добавляешь чего-то. Не калган, нет? Или от лягушек такой дух приятный. Квас-то, поди, лягушками остужаешь?