Так что ты, Соловей, делал, живя у греческих царей? Я скажу! Никто не знал, как ты выведывал, как собирал слухи о силе греческого воинства, не замечал, слыхом не слыхивал, чтобы ты шпионил. Зато знали, как пел песни, бродил от одной богатой двери к другой – все отворялись. Кто заподозрит сладкоголосого? Видишь, получается, что греческого царя ты тоже предал. Ты предаешь тех, у кого живешь, предаешь тех, кому служишь. Когда меня предашь? После того как за морем спрячешься?
Кощунник твердо глядел на князя, его правда, Булова, но и правду надо выстоять:
– Об этом как раз хотел просить тебя, князь! Отправь обратно в Царьград с посольством. Басилевс за песни Соловья согласится на многие уступки, когда будет подписывать новый мир. Я пригожусь тебе там. Тебя не предам. Я дорожу порядком, который правят боги и ты.
– Осмеливаешься просить! Меня! Почему меня просишь? Князь Олег снарядил посольство, не я. Как тебя отпущу, ты знаешь много; больше, чем говоришь. А может, ты решил, что я против вещего Олега замыслил идти? Может, ты тоже видел в чаше что-то из будущего, да не признаешься. Или друзья с тобой поделились увиденным? Может, как раз тебя они к Олегу и отрядили, нет? – Князь Игорь пристально рассматривал кощунника, тот старался дышать ровно, не выдавая волнения. Игорь продолжал ласково, с притворным сочувствием.
– Мыслишь уехать, забыть предательство. Так-так. Старших жен здесь оставляешь? Младшую оставишь тоже. У меня поживет, в моей глуши; в столице с твоей остатней семьей ей нечего делать, обижать возьмутся старшие жены. Она ведь у тебя такая шустрая да языкастая. А сам, что ж, отправляйся. Езжай в столицу, в белый Киев, с первым купеческим караваном – с глаз долой, а там поглядим, издалека-то. Может, из столицы и в Царьград тронешься. Да не надейся, князя Олега в дороге не встретишь, не упредишь. Он сюда будет. Аккурат к Перунову дню. Не столкнетесь в дороге.
– Я не предатель, – напомнил Бул, тело его сделалось как гудящее железо от напряженного стояния навытяжку.
– Молчи! – прикрикнул князь, и окрик сразил кощунника, как удар молота рыжего урманского бога. Бул рухнул на серый каменный пол, покрытый шерстяным ковром лишь у кресла князя, провалился в колодец беспамятства. Но это был не тот колодец, что на поляне у землянки Дира. Складные песни не обгоняли кощунника в темноте, разгневанный Морской царь не грозил кулаком с волосками водорослей, ползущих меж пальцев, не вздымала речной песок острым хвостом царица Белорыбица, лишь скручивались струны на гуслях, треснувших под тяжестью рухнувшего тела, да нудел комар свой нищий наигрыш. Но золотая искра мелькнула, чиркнув по темноте: поверил! Князь Игорь поверил. Я сам себе чуть не поверил, успел вспомнить Бул, и темнота свилась кольцом. Лопнули на руках и ногах голубые жилки, не сдержали напряжения. Потекла малая кровь, заливая полное гладкое тело Була, пачкая богатый наряд, пятная каменный пол.