— Может, я пойду? — спросила Ада у Джонни.
Но он велел ей сидеть на месте и ждать, пока ее позовут.
Ада вновь опустилась на казенную скамейку. Мимо носились люди, за стеной гремели пишущие машинки, а у окна плакала женщина с ребенком, привязанным за спиной. Малыш с любопытством смотрел на Аду и жевал край тряпки, в которую был завернут.
Ада слышала, как Джонни кричал кому-то: «По законам военного времени его расстрелять мало!»
А вдруг Даниэля и вправду казнят? Ада так распереживалась, что у нее начало болеть сердце — будто в него воткнули что-то тупое и тяжелое.
Хлопнула дверь и в приемную влетела разъяренная Эдна.
— Я тебе доверяла! — крикнула она Аде. — Я тебя кормила, а после этого ты донесла на моего мужа!
— Он ведь был… — начала оправдываться Ада, но хозяйка не дала ей сказать ни слова:
— Чтобы ноги твоей не было в моем доме! Ты уволена!
Спускались сумерки. Ада сидела в своей комнате и плакала: у нее не осталось ни работы, ни денег, ни друзей.
Она хотела пойти к Климу и попросить помощи или хотя бы совета, но на радиостанцию ее не пустили.
— Он вас приглашал? — спросил охранник.
— Нет.
— Ну и идите отсюда.
— Я его знакомая!
— Все вы, поклонницы, знакомые… Не велено пускать!
Ада знала, что ее ждет: чтобы прокормиться, она продаст все вещи, останется в одной рубахе, и Чэнь выгонит ее на улицу.
За стеной слышался смех и бренчание гитары — несмотря на войну, в иностранных концессиях праздновали Рождество.
Ада поднялась: надо идти в «Гавану»! Бэтти наверняка работает — сейчас, когда многие мужчины отправили жен на север, у нее было полно клиентов. Может, Марта разрешит подождать Бэтти в уголке? Лишь бы к людям! Лишь бы не сидеть одной!
Нацепив пальто, Ада выскочила на улицу. Шел снег и тут же таял, едва долетев до земли. Озябшие рикши курили одну папиросу на троих; на мокрых тротуарах расплывались отблески фонарей.
Из подворотни показались две японки: их деревянные сандалии стучали по тротуару, как молотки.
— Эй, девочки! — заорал пьяный матрос в берете. — Пойдем с нами!
Японки захихикали, прикрывая рты ладонями, и убежали.
Чем ближе к Северной Сычуань-роуд, тем гуще была толпа. «Боксерское кафе-буфет», «Хрустальный сад», «Эльдорадо» — из каждой двери доносилась музыка и звон посуды. Пьяные плясали прямо на тротуарах.
«Пир во время чумы, — с ненавистью думала Ада. — Вот придет Чан Кайши и всех вас перережет!»
В «Гаване» яблоку негде было упасть. В углу стояла настоящая елка, пахло хвоей и табаком, а на сцене шло представление: обезьяна в рыжем парике гонялась за клоуном. Публика умирала со смеху.