— Не туда идешь, — мрачно сказал он и показал на дверь Дона: — Хозяин тебя там ждет.
Нина попятилась. Черт, угораздило же ее вляпаться в эту историю! Ни в какую Ухань она не поедет: надо попросить, чтобы ее высадили на ближайшей пристани, а там она наймет таксомотор или хотя бы повозку и вернется в Шанхай.
Одноглазый схватил Нину за руку, но она вырвалась и побежала по коридору.
В кают-компании горел свет и из-за неплотно прикрытых застекленных дверей доносились голоса. Нина влетела внутрь и тут же закашлялась, поперхнувшись табачным дымом — таким густым, что щипало глаза.
За накрытым столом сидели трое мужчин и толстая темноволосая женщина.
— Откройте окошко — дышать нечем! — велела она по-русски.
Нина покосилась на Одноглазого, маячившего за стеклом.
— Добрый вечер! — произнесла она, натуженно улыбаясь. — К вам можно?
— Конечно, можно! — отозвалась женщина. — Вы из Москвы будете? Меня Фаней зовут, а вас?
Нина догадалась, что Бородина приняла ее за коллегу-большевичку. Кто еще из русских поедет вверх по Янцзы — тем более на советском пароходе?
Ей налили чаю и предложили варенье из смородины.
— Чего этому типу от вас надо? — спросила Фаня, заметив, что Нина то и дело поглядывает на силуэт Одноглазого.
— Я не знаю… Он преследует меня.
Фаня вылезла из-за стола и, громко шаркая стоптанными ботинками, подошла к двери:
— Тебя что, подслушивать прислали? — рявкнула она на плохом английском. — А ну пошел отсюда!
К удивлению Нины, Одноглазый исчез. Она не знала, как благодарить новую знакомую.
— С такими типами пожестче надо! — строго сказала Фаня.
— Если он будет к вам приставать, мы ему в лоб дадим, — пообещал один из дипкурьеров — крепкий молодой человек с густыми пшеничными усами.
Он снял со стены гитару и подкрутил колки.
— Ну, что петь будем?
— «Интернационал»! — предложила Бородина и первой затянула:
Вставай, проклятьем заклейменный
Весь мир голодных и рабов!
Кипит наш разум возмущенный
И в смертный бой идти готов.
Нина, оказывается, помнила слова пролетарского гимна: пока они с Климом жили в советской России, эта песня доносилась отовсюду. Но до нее только сейчас дошел истинный смысл «Интернационала»: голодные рабы с кипящими мозгами решились на убийство. Впрочем, ей уже было все равно.
Дипкурьеры наперебой ухаживали за Ниной, и предлагали ей то баранки, то конфеты с портретом — господи помилуй! — председателя ОГПУ Дзержинского.
Фаня смеялась над соратниками:
— Совсем замучили бедную Ниночку! Чего вы лезете к ней? Дайте человеку посидеть спокойно!
Постепенно Нина успокоилась и расхрабрилась. Грустная нелепица: ее пригрели враги, которых она боялась больше всего на свете, а «свои люди», в том числе и Клим, не хотели ее знать.