На рассвете третьего дня щёлкнул замок двери — чтец заложил страницу пальцем и привстал, опираясь о ручки кресла. Сет отступил на шаг. В приоткрытую створку спиной вошли двое чёрных и потянулись мягкие носилки.
Слегка продавливая стёганую ткань, укутанный с головы до ног, всё такой же мокрый — на этот раз от холодного пота, его бил озноб — человек на носилках тяжело, с присвистом дышал. Трепетали веки, худая рука, выпроставшись из-под одеяла, слабо царапала грудь.
Чтец кинулся к заправленной постели, откинул покрывало, и уже через минуту, так же мягко ступая, приходили, щупали пульс, трогали лоб, подтыкали одеяло, сбитое крупной дрожью гнилой горячки, а чтец тихо сел на место и раскрыл книгу на заложенной странице, продолжил как ни в чём не бывало: «…так и вы почитайте себя мёртвыми для греха, живыми же для Бога…»
Сет не стал ждать, когда же о нём вспомнят. Он развернулся и бросился прямо в горящий куст.
Серые предрассветные сумерки тихонько заползали в настежь распахнутую дверь комнатки. Стало холодно, и человек, сидящий на кровати, невольно поёжился, провёл ладонями по плечам.
— Я не верил, никогда не верил… Как жить с этим? — шёпот потонул в шелесте листьев, но Топь всё равно услышала бы.
— Жить. Непременно жить, — был ответ.
Она рассеянно накинула одеяло на судорожно вздрагивавшие плечи, потянулась к корзине с остатками припасов. Подумалось отстранённо, невнятно, не ею, не Сетом, но кем-то третьим — нельзя есть так много сразу, уж лучше жевать что-нибудь постоянно и высыпаться… Каждый был занят своим. Руки же надломили чуть заветрившийся хлеб, поднесли ко рту.
«…Посеять смуту в городе… жить с этой памятью… а пока достать провианта и лошадей… никто не избежит, никогда… всегда есть недовольные… так страшно… поднять бунт… так страшно… настоящая кровавая резня… так страшно…»
— Заткнись!
Топь рявкнула это вслух. Сет вздрогнул, ушёл в себя, насколько было можно. Топь с трудом подавила раздражение.
— Пойми, я не враг тебе. У нас теперь одна цель. Если ты поможешь мне, я никогда не позволю нам умереть снова.
Топь прислушалась. Сет настороженно молчал.
Тогда та обхватила длинными пальцами плечи, сжала и, покачиваясь чуть, монотонно и нараспев принялась вслух излагать собственные планы.
Сет слушал внимательно.
Когда в комнату заглянуло солнце, а на перилах встрёпанным воронёнком примостился Крысеныш, они вновь обрели если не покой, то хотя бы подобие целостности. Ученик почуял присутствие Сета, Топь услышала тревожное недоумение, вновь проснувшееся недоверие и природную осторожность. Круглые синие глаза щурились подозрительно. Его разум спрятался, отступил на всю длину созданной Топью неразрывной цепочки. Сет тоже учуял мальчишку. Смотрел удивлённо, непонимающе: внешним и внутренним зрением, сравнивая увиденное.