— Совершенные не держат в руках оружия и не проливают кровь… Я бы лучше взошёл на костёр, — прошептал Кламен еле слышно.
И всё же он развернулся и тяжело зашагал следом.
Это всё уже было. Много лет назад он пришёл в Лангедок — самую богатую и благополучную провинцию Юга — за женщинами и мандолинами. Устав от войн, он хотел нагнать уходящую юность, отдохнуть и телом и душой. Но нашёл отдохновение в ином. Тулуза удивила его. Ни в одном городе на Севере он не видел подобного. Достаточно было ступить в черту крепостных стен. Улицы были необычайно чисты, люди — любезны и улыбчивы. Весь день он бродил по городу, не задерживаясь нигде надолго, но часто останавливаясь, прислушиваясь к разговорам. Кого он только не видел: ремесленники работали прямо во дворах, под ласковым южным солнцем, купцы на базарах вынимали из тюков удивительные по красоте, не всегда ясного предназначения вещи, студиозусы в садах читали толстые фолианты и перезрелые мандарины падали на траву рядом, а на просторных площадях, вымощенных светлым камнем, трубадуры бесплатно демонстрировали своё искусство всем желающим и продавали свитки с мадригалами всем влюблённым. Каждый был одет чисто и ярко. А наряды женщин ослепляли и подчёркивали обнажённость тонких нежно-оливковых рук.
Он навсегда запомнил их танец. В дремавшей таверне, куда он зашёл далеко за полночь, когда понемногу утихла кипучая жизнь города, юная девушка танцевала меж лавок, напевая сама себе песенку на удивительном провансальском наречии. Ножка, обутая в лёгкий башмачок, вздымала облако муаровой ткани, мелькала на миг загорелая лодыжка, и стройный стан гнулся под тяжестью длинных локонов оттенка спелой сливы.
Он присел на скамью у двери и смотрел на танцовщицу до тех пор, пока не уронил голову на руки, усталый. Утром, разбудив, она предложила ему умыться.
Лаис умерла в первые годы после начала Альбигойского крестового похода. Нет, она не пала, пронзённая мечами наёмников Симона де Монфора, но каждый день, выходя на дворцовую площадь послушать новости, она возвращалась домой погрустневшая. Кожа её стала прозрачной, словно промасленный пергамент, и сухой, как осенний лист, вялые пальцы нехотя надламывали хлеб и не доносили до рта — рука падала на стол, и так Лаис долго сидела, глядя в распахнутое окно на изрядно опустевшую улицу. Она умерла, потеряв жажду жить.
А Кламен, приняв Слово, встал на защиту Совершенных. Тридцать лет назад он выехал из Тулузы на Север, к границам Франции, чтобы повернуть крестоносцев назад. Он провёл много времени, наблюдая за общинами: пил и ел рядом с ними, спал под одной попоной, сражался плечом к плечу и повторял про себя их тихие молитвы — пока не вступил в общину сам, как Верующий. Жизнь, простая и праведная, привлекала его. В той праведности было много ума и правды и ни капли — лицемерия.