Меня разбудил играющий на лице свет. Я завозился, пытаясь укрыться от солнечных бликов, но вскоре понял, что не могу спрятаться. Хоть я и не замёрз без одеяла за ночь, ветерок казался свежим и бодрил. Я приподнялся на локте, щурясь, и понял, почему свежесть эта ощущалась лишь на лице — плющ упал длинными, густо усеянными мелкими листиками, плетьми прямо на постель и укрывал меня всю ночь. Свет сочился сверху. Запрокинув голову и прикрыв один глаз — размытый полумрак раннего утра казался нестерпимо ярким, — я увидел, что теперь в потолке комнаты образовалось отверстие. Тёмно-зелёная листва там влажно поблёскивала от росы. Над головой завозилось, мелькнула нога в замшевом сапожке, и меня обдало каскадом брызг. Я вскочил на кровати.
— Доброе утро! — Рокти звонко смеялась где-то наверху. Как будто забыла все вчерашние неприятности.
— Доброе, доброе, — проворчал я, выпутываясь из длинных лоз.
— Давай быстрей сюда! Солнце уже час как взошло. — И мне, едва не на голову, спустилась тонкая и прочная верёвка.
— Погоди, обуться дай. — Я завозился со шнурками, кинул взгляд на оставленный в углу горшочек. Глиняный бок едва угадывался за плотным переплетением стеблей. — Рокти, у меня посуда тут, прибрать, может? Её плющ оплёл.
— Оставь, горшок до вечера сам на полку вернётся.
Я встал, помахал руками, разминаясь. Лезть по верёвке не хотелось, но я ухватился повыше, подпрыгнул. Меня тут же потянуло наверх, и я едва не врезался в край потолочного оконца. Тонкий материал скользнул по ладоням, обжигая, я выпустил убегающую змею из рук, вцепился в мокрый плющ, подтянулся, вылезая наружу. Ясень поддержал меня под локоть, помогая.
Когда я поднялся, наконец, на ноги — насквозь мокрый и крепко пропахший терпким духом тёмно-зелёной листвы, — Ясень протянул мне широкую замшевую куртку, видно, со своего плеча да пару перчаток. Я поблагодарил его, но тот развернулся и затопал к стоящим поодаль лошадям. Рокти, сидя верхом на рыжей кобылке, наматывала верёвку на локоть, глядела дерзко и вызывающе. Ясень, ухватившись обеими руками за луку, грузно перевалился в седло. Серый в яблоках конь переступил с ноги на ногу. Я с ужасом уставился на третьего — гнедого жеребца.
Натягивая куртку, я изучал предоставленное в моё полное распоряжение транспортное средство. Гнедой стоял спокойно, чуть поводил ушами, раздувал ноздри, вдыхая прохладный утренний воздух. Три шага, растянутые мной до минуты, кончились. Почти не поворачивая головы, конь следил, как я зашёл сбоку — ладонь, не касаясь, прошлась вдоль крупа, — покрепче обхватил луку и, опершись ногой о стремя, в одно медленное и осторожное движение поднялся в седло.