Царь натянул поводья. Конь Алексы едва не столкнулся с жеребцом царя. Асень вспомнил, что давно хотел поговорить с севастом о его учебе, о том, как он овладевает языком латинян. В свое время этому языку его учил патер Гонорий. От старой няни Феофаны он научился говорить по-ромейски, но язык латинян так и недоучил. Однажды познакомился Алекса с помощником царского писаря Драгана латинянином Люсьеном, бывшим мелким рыцарем, который из-за каких-то прегрешений бежал из Константинополя и попросил приюта в Тырновграде. Человек преклонного возраста, не имеющий средств к существованию, он вынужден был согласиться на роль помощника писаря, переводил и переписывал послания царя в Константинополь. Иногда помогал царю как толмач. Бывший рыцарь не гнушался этой службой, за деньги он был готов делать все что угодно. За деньги же он согласился учить своему языку и Алексу.
Однако хваткий ум и острая память юного севаста напугали бывшего рыцаря: ведь если его ученик в совершенстве усвоит этот язык, то в нем при дворе нужды не будет. Но Алекса успокоил его, сказав, что просто учит язык своей матери, покойной Маргариты-Изабеллы, и вовсе не готовится стать толмачом. Узнав, что в жилах севаста течет кровь латинян, престарелый рыцарь расчувствовался и больше не говорил о своих опасениях.
Подвыпив, бывший рыцарь обычно начинал хвастаться своими подвигами, потом плакал пьяными слезами и велеречиво произносил:
— Мы, латиняне, дорогой мой севаст, странные люди, проклятые богом и папой. Мы пренебрегли гробом господним, который хотели освободить, променяли его на золото и женщин Царьграда. Мы тщимся создать для себя рай на земле, а получим лишь ад на том свете… Увы, мой дорогой севаст, мы прокляты.
Но ни пьяные слезы, ни жалостливые слова не мешали ему на следующий день быть заботливым учителем.
— Как у тебя дела с фряжским? — спросил Иван Асень.
— Не хочу хвалиться, государь…
— Учи, этот язык скоро может тебе понадобиться.
К учению севаста у царя был не праздный интерес. Победы Феодора Комнина могли принудить его к союзу с латинянами. А для переговоров нужны люди, знающие их язык, обладающие быстрым и ясным умом. Если придется пойти на это, то лучше послов, чем севастократор Александр и севаст Алекса, не найти. Конечно, хорошо бы обойтись без этой надобности…
Царь дал поводья и пришпорил коня.
В стороне, среди зелени деревьев, замелькали белые стены монастыря.
3
Сеньора Маргарита сидела в садовой беседке. Отсюда виднелся противоположный берег Золотого Рога, прибрежные сады, летние дворцы, лодки у причалов и лодки, в которых катались по заливу влюбленные или просто веселые молодые люди. Сеньора Маргарита знала, что на этих, таких романтических с виду, прогулочных лодках часто сводились жизненные счеты и проигравший с камнем на шее летел в воду. Поэтому-то сама никогда не испытывала ни малейшего желания покататься на лодке. Она понимала, что многие рыцари догадывались о ее занятиях. К ней частенько наведывались оскорбленные прозревшие мужья, желающие получить подтверждения своим подозрениям. А зачем это им нужно — и сам бог не знал. Самое большее, что они могли сделать, установив истину, — избить жену. Императору-то, который с ней забавлялся, что они могли сделать? Разве что мысленно послать ему проклятия. Не дай бог произнести их вслух. Роберт де Куртене, как все трусливые люди, был жесток и мстителен. Конон де Бетюн осмелился как-то от имени рыцарей заявить протест против развлечений императора. От эпиграммы, сочиненной им на эту тему, Куртене пришел в бешенство. Бетюн считал себя нужным императору человеком. Ему казалось, что если он покинет двор, Константинополь в тот же день рухнет. Самоуверенность стихотворца была так велика, что, когда император недвусмысленно пригласил его объясниться по поводу эпиграммы, он попросту в глаза тому заявил, что не может терпеть атмосферы тайных связей и сводничества во дворце. Дерзкие слова знатного рыцаря взбесили императора, и он выбросил Бетюна из императорских покоев, словно последнего нищего. Поэтому оскорбленным благородным рыцарям ничего не оставалось, как, затаив ненависть, терпеть. Естественно, что эта ненависть распространялась и на сеньору Маргариту. И она, побаиваясь за свою жизнь, крепко запирала кованые двери, чутко прислушивалась к разговорам стражи и слуг, чтобы не пропустить случайное слово о тайном заговоре против себя, подготовку которого подозревала…