И тогда Слав в любую минуту будет готов подняться в небесные селения. И пусть его там судят, кто хочет, посылают куда угодно — в ад или в рай, только хотя бы там не видеть эпирца.
Иногда эти его мысли уступали место воспоминаниям. Он видел мальчика, бегающего в саду крепости, слышал; его голос, представлял себе служанку Феофану, которая с добродушным ворчаньем искала по саду маленького озорника. Славу всегда хотелось крикнуть ей, чтобы она оставила Алексу в покое, — пусть себе играет и резвится. Каким сын уехал в Тырновград, таким он его и помнит. Ему трудно даже представить, каким стал сейчас его Алекса.
А вдруг он умрет, так и не повидав сына? Как бы хотелось обнять его за плечи, подвести к верхней башне, и сказать:
— Сын, это твое, все твое! Люби свою землю! И не только землю Крестогорья, но земли всех болгар!
Вести о сыне часто приходили в Мельник. Правда, Славу трудно было понять и воспринять их. И он в свое время, как сейчас Алекса, был приближенным своего царя Калояна. И его высоко ценил царь. Но ценил не за то, что он был мастер писать грамоты и выполнять обязанности посла, а за то, что умел держать в руках меч и ударом кулака мог свалить на землю молодого быка. Таких молодцев и собрал он у себя в верхней крепости! На коня садятся — кони под ними оседают. Топоры боевые у всех, широкие и тяжелые, как булавы. Если ударят сверху вниз, то раскроят человека надвое. Они не умеют писать грамоты, болтать по-фряжски и ромейски, да это им и не нужно. Для этого дела у деспота есть писарь Панкратий. Кроме, как для писания, он ни на что другое не способен. Дай бог, чтобы его, Слава, сын был не Панкратием, дай-то бог…
5
Молва, что император приказал готовить армию к походу, передавалась из уст в уста. Рыцари были довольны. Хватит заниматься женщинами, пора, давно пора подумать о врагах, угрожающих землям империи. Вон эпирец занял уже Адрианополь, часто отряды вражеских всадников появлялись у самых стен Константинополя. Люди боялись оставаться в своих имениях, опасность подстерегала каждого невооруженного путника. А вооруженные предпочитали вместе, группами ездить из одной крепости в другую. Страх и неуверенность царили во всей империи. Да и какая это была империя? Островок, окруженный врагами. С одной стороны — болгары и ромеи, деспот Слав и Феодор Комнин. С другой — никейский император Иоанн Ватац. И все алчно глядели на Константинополь. Если бы император Роберт до Куртене был немного поумнее, то легко мог бы расправиться со всеми. И не силой, а хитростью. Если бы он предпочел иметь союзниками болгар, то мог бы натравить на них фессалоникийского василевса. Если бы протянул руку дружбы Феодору Комнину, то болгары и никейцы сразу набросились бы на эпирца. Но император бездействовал. Слава богу, что хоть решился послать войска против эпирца. Константинополь ожил. На городских воротах развевались императорские штандарты, на рыцарях сверкали доспехи, и шлемы. Капелланы разъезжали на белых конях, размахивая всепобеждающим крестом Христовым. И лишь одно омрачало всеобщее ликование — император отказался предводительствовать армией. Стоило ему сесть на коня, как болезнь брала его за горло, у него кружилась голова, и он терял сознание…