Потом яхту отвели на место ее зимнего пребывания — в Ле-Гро-дю-Руа в Камари — и лето закончилось. Молодая датчанка по имена Кайя Юл, служившая на яхте кухаркой, с радостью стала любовницей Джона и оставалась ею на протяжении всего путешествия, познакомив его еще с одной гранью человеческого существования.
Так закончилось это удивительное, полное открытий лето. Долгие каникулы на следующий год не уступали предыдущим. Вместе с Гаем Харди, другом по армии и Оксфорду, Джон отправился в орнитологическую экспедицию в фюльке Финнмарк (область Норвегии). Организатор экспедиции, Севернский фонд по изучению диких птиц, поставил перед ее участниками следующие задачи: отловить и доставить в заповедник фонда в Слимбридже несколько экземпляров малых белогрудых уток и выяснить, встречается ли там редкий вид гаги Стеллера. Ни одна из этих задач выполнена не была, однако недели, проведенные в арктической тундре и еловых лесах, дали будущему писателю не меньше материала, чем приключения прошлого лета на Средиземноморском побережье.
Одиноко стоящая ферма на севере фюльке Финнмарк произвела на него неизгладимое впечатление. «Ноатун» располагалась у реки Пасвик, вблизи границы с Россией, хозяйство на ней вел некий Шаанинг — он жил здесь постоянно, с женой, племянником и племянницей, на расстоянии нескольких десятков миль от другого человеческого жилья. «Великолепное место для подлинной трагедии, — записал тогда в дневнике Джон, — здесь есть нечто вечное и роковое, как у древних греков». Много лет спустя он обратился к этому своему опыту и создал образ Густава Ню-гора в «Волхве», образованного фермера, опекающего слепого и безумного брата-отшельника Хенрика, ждущего в дебрях леса встречи с Богом.
Эти следующие одно за другим два студенческих лета подарили Джону два прямо противоположных опыта: теплоту, культуру и цивилизацию Юга и ледяное безлюдье Крайнего Севера. Оба оставили след в характере Джона, ценившего как славные гуманистические достижения одного, так и целомудренную уединенность другого. «Ноатун» обладала для него опасной и неотразимой притягательностью острова Цирцеи. «Покой, покой и тишина, — писал он об этом месте. — Такой покой был, когда человек еще не существовал, никто не был здесь со дня сотворения мира. Это мир без человека. Иногда тишина здесь пугает — так было однажды, когда я возвращался в сумерках с рыбной ловли и вдруг почувствовал всю жуть этой тишины, олицетворявшей пустоту и бесчеловечность». Эти слова, написанные всего за несколько недель до начала ведения публикуемого здесь дневника, говорят о высокой чувствительности Джона; способный оценить крайности человеческого существования, он, однако, неоднократно делал попытки приспособиться к уютному «срединному» положению между ними. Ли-он-Си, где вырос Джон, на самом деле был очаровательным местечком неподалеку от Лондона, но чем больше молодой человек узнавал внешний мир, тем более удушающей казалась ему заурядная атмосфера этого городка.