Боб Фетридж. Заведующий отделом рекламы и продвижения издательства «Литтл, Браун», ему, как все утверждают, я в наибольшей мере обязан популярностью книги.
— Вид у него как у детектива в торговой лавке, — говорит Нед Брэдфорд.
Но он всего-навсего стеснительный нервный человечек с колючим, напряженным взглядом. Мне он нравится. В мою честь устроен торжественный обед в приватной клубной столовой; на нем присутствуют оба Артура Г. Торнхилла — старший и младший. Старший — костлявый старикан, не чуждый доброй старой гордыни своими издательскими деяниями и откровенно презирающий тех собратьев, кто, стремясь укрепить позиции на книжном рынке, опускается до порнографии (вроде «Скрибнерса», недавно опубликовавшего «Фанни Хилл»). Младший — вышедший из стен колледжа начинающий администратор, старающийся во всем напоминать англичанина и не совсем уместный в кресле одного из глав корпорации. Вокруг, очевидно насторожившись, разместились заведующие разными отделами, подгадывая момент вставить нужное словцо, продемонстрировать ожидаемое «непредвзятое» мнение, процедить реплику в сторону (для смеха). Сами по себе люди — приятней не придумаешь, либералы; однако на таких встречах довлеет должностная иерархия, понуждающая всех и каждого действовать по заведенному шаблону, а в основе этого шаблона — опять же власть.
Власть — это и есть Америка. Невроз власти; применение власти; поэзия власти; психология власти. Длинные автомобили, широкие струящиеся автомагистрали и эстакады, высоченные здания, масштаб и простор. Здесь все, даже самый обычный разговор, все, чему свойственны масштабность, энергия, размах, становится символом, эмблемой, метафорой власти.
Летим в Нью-Йорк. Всю дорогу небо затянуто облаками, но вот мы снижаемся, и перед нами Гудзон, Ист-Ривер, статуя Свободы и гигантская гроздь небоскребов на Нижнем Манхэттене. Останавливаем типичнейшего, по заверению Боба Фетриджа, нью-йоркского таксиста: с гортанным бруклинским акцентом («Трэ-э-тье, авэну-у»), говорящего не закрывая рта, с места в карьер предлагающего стать нашим проводником по Гринвич-Виллидж («Я был копом в полиции нравов, я вам все покажу»).
Университетский клуб. Очень степенно и пристойно. Женщинам вход воспрещен, и вообще зеркально напоминает лондонские, вплоть до дремлющих в креслах старых развалин в читальном зале. Но у меня отличный просторный номер, роскошная ванная. Добротный уют. В окна просматривается дворик Музея искусств, а на расстоянии десяти ярдов Пятая авеню.
Поэзия Нью-Йорка: город под облаками, вершины небоскребов тонут в поднебесье. Солнечный свет, застекленные скалы парят в голубом небе, заоблачные города. В дали необозримых проспектов — умиротворенность в духе Клоде Моне. На зелени листвы — ласкающая дрожь солнечных бликов. Нью-Йорк оживлен, прохладен, юн. Девушки в платьях без рукавов.