Маришка, с интересом слушавшая нас, вела себя как взрослая, тихо. Я, отставив заварочный чайник, продолжила:
– Классику читать надо. Достоевский как раз о тебе написал. Был один такой тип, как ты, Раскольниковым звали. Да-да, он еще плохо кончил, – ерничала я, при этом элегантно снимая кусочек сосиски с кончика вилки.
Он в ответ одарил меня высокомерной улыбкой. Я автоматически отметила ровные белые зубы, бронзовый загар. Не люблю красивых и подлых. Я люблю надежных и умных, как там у Сенеки о красивых кораблях…
Но похититель вернул меня к нашей беседе.
– Я закончу хорошо, не сомневайся, Тео мне все на блюдечке выложит, – заверил красавец.
В ответ я процитировала фразу из «Преступления и наказания»:
– «Обыкновенные люди должны жить в послушании и не имеют права переступать закона, потому что они, видите ли, обыкновенные. А необыкновенные имеют право делать всякие преступления и всячески преступать закон, собственно потому, что они необыкновенные».
Пока он пытался обдумать мои слова, видно давно классиков не читал, я желчно вставила:
– Те, в семнадцатом другие, в сорок первом тоже, были уверены, что кончат хорошо, что служение великой идее освобождает их от общепринятых норм, оправдывает убийства и насилие, тем более над тварями дрожащими, людским муравейником, или как сейчас говорят, быдлом, к которому принадлежит основная масса людей.
– Вздор. – Он насмешливо улыбнулся и, поменяв позу, вальяжно расселся в кресле. Попивал чаек, качая ногой в черной туфле с длинным носом. – Я всего лишь отстаиваю справедливость и свободу, выражаясь твоими же терминами. И не надо мне петь о слезках ребенка, – цинично закончил он.
– Почему? Потому что ваш калибр помельче? – дерзко усмехнулась я. – Вы ведь себя считаете право имеющим.
И нагло продолжила, игнорируя его раздражение:
– Или на самом деле думаете, что первым открыли закон: «Кто крепок и силен духом, тот над людьми и властелин. Кто много посмеет, тот у них и прав. Кто на большее может плюнуть, тот у них и законодатель, а кто больше всех может посметь, тот и всех правее. Так доселе велось и так всегда будет», – процитировала я Достоевского.
– Ну и сравнение. Я прямо не знаю, чувствовать себя польщенным или разгневанным, – с сарказмом усмехнулся надменный тип. Но тут же прекратил улыбаться, резко приподнялся и, прищурившись, язвительно высказал:
– Интересно, что было бы, предложи я тебе, такой правильной, выбор, кого отпустить, тебя или ее, – и он глазами показал в сторону затихшей девочки.
Я тут же уловила исходившие от него самодовольство и высокомерие, которые после последних слов только усилились. Он на самом деле решил, что мой выбор настолько предсказуем, что я выберу себя?