В свете огня и клубах дыма, улетавшего к небу, при чьих-то произнесённых рядом словах, что душу жреца хорошо принимают боги, Дир вдруг увидел огромный силуэт человека во всём белом. Но это был не силуэт верховного жреца. Присмотревшись, князь распознал в нём... Аскольда. Дир скосил глаза на Вышату и Светозара; те внимательно и молча взирали на огромный костёр, и по их лицам Дир понял, что они ничего, кроме огня и дыма, не видели. И тогда архонта охватил страх, леденящий не только душу, но и тело.
Думая, что силуэт старшего брата возник на какой-то миг всего лишь в воображении, Дир снова поднял взор, надеясь его не обнаружить, но нет!.. Белый призрак вдруг открыл глаза и вонзил жуткий взгляд их в самое сердце Дира; архонт, почувствовав в груди боль, покачнулся.
— Что с тобой, княже? — участливо спросил Вышата и подхватил Дира под локоть.
— Устал, видно, — тихо молвил Дир, и воевода подивился необычной его покорности.
Вышата подозвал Храбра и велел увести князя в палатку.
Алан[103] Лагир, так же как Доброслав и Дубыня, из Крыма; Лагиру они помогли однажды бежать из темницы. А оказавшись в Киеве, алан стал работать у корабельщиков живописцем: затейливо раскрашивал паруса. Потом женился на Живане, внучке бабки Млавы, которая жила на вымоле и которую хорошо знал Вышата. Только не сложилась у Лагира семейная жизнь: жена его Живана хотя и родила ему девочку, но погуливала с красавцем-купцом. Алан тоже сейчас находился на острове. Он теперь лишь красил борта лодей, а те времена, когда на парусах рисовал смеющиеся солнца и за одно такое получил благодарность и денежную награду от Аскольда, давно канули в вечность...
Поменялось многое, изменились люди, и многих, с кем Лагир дружил, уже нет в живых или же они обретаются далеко от Киева.
«Бедные Аскольд и грек Кевкамен!» — думал Лагир. В числе тушивших горящую христианскую церковь был и он сам. Тогда алан сразу понял, что церковь загорелась не от упавшей на пол свечи, как потом уверяли жрецы да и сам князь Дир, её подожгли нарочно, ибо церквушка занялась вся разом, словно её до этого облили горючей смесью. И горела она, как факел, не летом, в сухостой, а зимой — в мороз. Извели умного Аскольда, кому-то встал он со своей справедливой мудростью поперёк горла. Можно только догадываться кому, но говорить нельзя...
Где-то далеко в Византии пребывают два хороших друга живописца — Доброслав и Дубыня; последний принял христианскую веру и получил новое имя — стал называться Козьмой, а Доброслав Клуд, как и в тот раз, когда ходил с византийским философом на Итиль к хазарам, снова ушёл с ним и его братом Мефодием. Говорили, что в Рим.