Но зазвонили церковные колокола, созывающие иноков к заутрене, — для прихожан попозже ударит большой монастырский, — и волк, насторожившись, медленно повернул лобастую голову. Убедившись, что поблизости никого из собратьев не оказалось, прыгнул в сторону и, побежав, вскоре скрылся. Грифы совсем успокоились и опять каменными изваяниями застыли на вершинах холмов.
— Пронесло... И ладно! Теперь поскакали дальше, — сказал Клуд, пряча стрелы в колчан, и улыбнулся, узрев, как неохотно делает то же самое отрок, уже настроивший себя на азартную борьбу. «Э-э, малец, жизнь у тебя долгая, сколько ещё придётся изведать!.. А она устроена так, что на каждом шагу твоего пути, казалось бы спокойного, при таком же спокойном свете луны, как сейчас, обязательно поджидает зверь, и ладно бы один, а то и несколько, и тут уж борьбы не избежать... Учись побеждать!»
— Ты мне это внушал всегда, — заметил отрок. — Разве не помнишь?
— А? Что? — вскинул голову Клуд, поняв, что последние слова, якобы произнесённые про себя, сказал вслух. — Да, да, помню, малыш...
«Старею... Вот и слова, как песок, непроизвольно стали сыпаться из меня...» Вздохнул, поправил поводья, всё ещё по-молодецки гикнул и пустил коня в галоп.
Следом приударил на гнедом отрок.
«Пока сзади, а вырастет и окажется впереди...» И тут какая-то боль сдавила сердце Доброслава, и свет померк в его глазах.
Клуд согнулся в седле, и конь, словно почувствовав состояние хозяина, перешёл на рысь и скоро остановился. Подъехал отрок, спрыгнул с гнедого, стащил Клуд а с седла и уложил его на землю.
Доброслав пришёл в себя, обеспокоился не столько болью в груди, сколько тем, что такое приключилось с ним в тот момент, когда ему доверено, по сути, ещё дитя, а он опростоволосился. Боль же возникла неожиданно, до этого её никогда не было.
«Если бы напали волки?! А со мной вот это самое...» Клуд испугался по-настоящему и, кажется, впервые в жизни.
— Ну как, дядя Доброслав? — спрашивал отрок. — Может, тебе вернуться?
— Ты, брат, скажешь — вернуться!.. Нет уж, трогай!
В Константинополе Доброслав не стал говорить Леонтию о своей сердечной боли — чего доброго, лекари уложат надолго, — к тому же Клуд на удивление чувствовал себя хорошо. О случае в дороге попросил и отрока никому не рассказывать; сдал его на руки законному родному дяде; Леонтий, узнав, что Доброслав решил навсегда покинуть Византию, посоветовал язычнику повидать Климентину-Мерцану — дочь верховного жреца Родослава, которая, оставшись теперь одна с детьми, была бы очень рада встретить своего соплеменника.