— Только храбрый Водим и его отважные воины могли совершить такой нелёгкий поход, — проговорил Сережень после пения скальда. — Слава вам! Но думаю, сии смельчаки зашли ко мне, занятому нарезанием истории, не потому, чтобы всего лишь поведать об этом...
— Кто нарезает историю, тот может и творить её, — вставил и своё слово грек.
— Не совсем так, — ответил по-гречески верховный жрец. — Способствовать её творению — это, пожалуй, в моих силах...
И сказанное по-гречески повторил по-норвежски. Тому, что волхв знал их язык, варяги очень обрадовались. Беседа полилась непринуждённее и веселее, в конце её верховный жрец заверил норманнов в своём содействии поднять новгородскую чернь против Рюрика, который каждодневно попирает права кумирнеслужителей и народного веча. В свою очередь Олаф поручился, что если придёт к власти Водим, то эти права он расширит... Довольные друг другом норманны и Сережень разошлись, лишь у Афарея осталось в душе чувство неудовлетворённости.
«У них-то дела сладились, а вот у нас с сыном... Прав Кастор: сядет на стол «морской король», особые права, может быть, и даст волхвам... Но простому народу, думаю, вряд ли... И наше рабское положение тоже вряд ли изменит...» — пробираясь скрытно в свою кузню от жилища верховного жреца, размышлял строитель из Византии.
Городские дома уже окутались тьмою, на небе проклюнулись первые звёзды и пока одинокими маяками светились во вселенском просторе. Защемило на сердце у грека, уже много лет не бывавшего на родине.
Оказавшись в кузнице и не обнаружив старуху ведьму, Олаф вскричал:
— Торстейн, куда подевалась колдунья?
— Не пугайся. Я её запер в ларь с углем. Сидит в нём, как крыса. И верещит... Слышишь?
Из большого деревянного ящика, где хранился уголь для горна, доносилось тихое поскуливание.
— Зачем ты её туда посадил?
— Да порывалась, вонючка, куда-то удрать, я её и затолкал в уголь.
— Хорошо, вынимай...
На свет извлекли Листаву, ещё пуще раскосматившуюся, покрытую с ног до головы угольной пылью, лишь блистали ненавистью её глаза да раздавались изо рта шипящие змеиные звуки.
— Вот что, старая, — обратился к ней грозно кузнец. — Даём ещё три дня. Если за это время ты снова ничего не сделаешь, мы тебя задушим, а труп бросим в горновой огонь. Чтоб следов не осталось... Поняла?
— Поняла... — сквозь стиснутые клыки выцедила колдунья, но по её разгневанному лицу было видно, что слова Олафа мало на неё подействовали.
— Торстейн, ты при ней будешь находиться неотлучно, и, если она опять соберётся улизнуть, убей!