После сильной бури, налетевшей в Северном море, свадебное новгородское судно бросило якорь в проливе, разделяющем норвежскую и датскую земли. Когда рассвело, Ефанда увидела из квадратного окна скалистый берег датчан и стоявший на нём, обмазанный белой глиной маяк, представлявший собой круглую башню, на ровной площадке которой жгли костёр; сейчас его только что потушили, и дым увядающей грязно-синей струёй уходил в небо.
Дверь без стука распахнулась, и вошёл брат невесты Од д.
— Как чувствуешь себя после бури, сестра? — спросил он, оглядывая Ефанду с ног до головы.
— Братец, я же дочь морских королей, а прошедшая буря разве что расплескала пиво из кружки... — бодро ответила королевна и засмеялась.
Одд, правда, заметил под её глазами тёмные круги, но остался доволен внешним видом сестры: как всегда, серые большие глаза, опушённые длинными ресницами, излучали холодный, но ясный свет, в котором отражался её ум, несмотря на то, что она, по сути, была ещё девочкой. Кожа на высоком лбу и щеках без признаков всякой округлости была ровно матовой: она оставалась без румянца, даже если Ефанда слишком волновалась. Но королевна с детства умела скрывать обуревавшие её чувства, только зрачки становились чуть шире, а губы, слегка выпуклые, ещё больше пунцовели.
Кто-то из придворных сравнил её красоту с красотой мраморной Афродиты, подаренной отцу Ефанды послами из Италии. Хотя не всякий мог согласиться с таким сравнением: если иметь в виду внешнее сходство — холодно-надменное, то да, но Ефанда обладала богатым внутренним миром и пылким воображением, наверное, поэтому без всяких слёз и колебаний согласилась ехать в страну язычников в надежде полюбить и обуздать дикую натуру прекрасного славянина, каким ей представлялся Рюрик.
Удостоверившись, что прошедшая буря на самочувствие сестры особо не повлияла, Одд вышел наверх. По своим размерам новгородское судно превосходило любую варяжскую дракарру в полтора раза. Оно было построено ещё Гостомыслом, но в отличие от обычных лодей было палубное и предназначалось для дальних походов по северным морям. На судне, таким образом, места хватало всем: и дружинникам Одда, и новгородским ратникам, и морякам. Сейчас большая их часть занимала всю нижнюю палубу, другая располагалась в кормовых и носовых трюмах; и все они без исключения, по очереди, когда не случалось попутного ветра, сидели на вёслах, заменяя уставших. Как варяги, так и славяне пленников и рабов в качестве гребцов на судах не использовали. Арабы тоже имели на Карабах[59] своих гребцов — считали, что невольники в критических ситуациях могут подвести, как неоднократно происходило на византийских хеландиях. Пленные или рабы могли, скажем, если им это нужно было, притвориться усталыми и не подчиниться надсмотрщикам, невзирая на их грозные бичи.