– Нет, – отвечаю я. – Но мне кажется, она познакомилась с моим дедом, когда он служил в армии, в Европе. По-моему, он и привез ее сюда, в Соединенные Штаты.
Жакоб сникает.
– Она вышла замуж за другого, – говорит он тихо, будто сам себе, и откашливается. – Впрочем, она наверняка думала, что я погиб. Я все время внушал ей: что бы ни произошло, ее главный долг – выжить самой и сохранить ребенка.
Помолчав, он спрашивает:
– Он хороший человек? Тот, за кого она вышла?
– Это был прекрасный человек, – отвечаю я. – Он умер много лет назад.
Жакоб низко опускает голову.
– Соболезную.
– А что было с вами? – помолчав, продолжаю я расспросы. Жакоб отвечает не сразу, долго смотрит в окно.
– Я пошел назад, к Розе домой. Она попросила меня об этом, но, честно говоря, я и сам пошел бы к ним. Я мечтал, что настанет время и все они встретятся. Страшные дни минуют, и над нами уже не будет нависать черная тень нацизма. Я верил, что мне под силу их спасти, Хоуп. Я был молод и наивен.
Я пришел туда глубокой ночью. Все дети крепко спали. Я тихо постучал, и отец Розы услышал. Он впустил меня и сразу все понял. «Она уже ушла, да?» – спросил он меня. Я подтвердил, что переправил ее в безопасное место. Он смотрел на меня с убитым видом. До сих пор помню, какое у него было лицо, когда он говорил мне: «Жакоб, ты сделал большую глупость. Если из-за тебя она погибнет, я никогда тебе этого не прощу».
Напрасно я битый час пытался достучаться до него, я выложил все, что знал сам. Я сказал ему, что массовые аресты вот-вот начнутся, что до начала операции остается каких-то несколько часов. Сказал, что газета «Университэ либр» сообщила о документах, судя по которым почти тридцать тысяч парижан-евреев уже вывезены и переданы немцам на прошлой неделе. Рассказал о предостережениях со стороны еврейских коммунистов, писавших о массовом уничтожении людей и о том, что следует спастись от ареста любой ценой.
Он только тряс головой, снова и снова называл меня глупцом. Даже если эти слухи окажутся правдой, говорил он, забирать будут только мужчин. И, скорее всего, только иммигрантов. Поэтому его семье ничего не грозит. Я возразил, что слышал другое: на этот раз брать будут всех, а не одних мужчин и иммигрантов. Кроме того, мать Розы родилась в Польше, а на этом основании власти могли счесть и ее детей не истинными французами. Я призывал его воспользоваться случаем и бежать. Но он и слушать не хотел.
Жакоб протяжно вздыхает и на время прекращает рассказ.
Я время от времени посматриваю на Гэвина и один раз ловлю на себе его ответный взгляд. Он побледнел, серьезен, мне кажется, что и в его глазах блеснули слезы. Не успев сообразить, что делаю, я беру его за правую руку, которую он положил себе на колено. Мой жест, кажется, застает его врасплох. Он смотрит удивленно, но уже в следующую секунду улыбается, переплетает свои пальцы с моими и нежно сжимает. Посидев так немного, я снова разворачиваюсь к Жакобу.