На его губах появляется улыбка, горькая, печальная улыбка.
– Над воротами Освенцима была надпись по-немецки: «Труд освобождает». Но правда заключается в том, что освободить нас способна одна лишь смерть. Так что мои близкие, по крайней мере, свободны.
– Как вам удалось выжить? – заговаривает Гэвин. – Сколько вы пробыли в Освенциме, года два?
Жакоб кивает.
– Почти два с половиной. А все дело в том, что у меня не было выбора. Я ведь обещал Розе, что вернусь. И я не мог, не имел права нарушить это обещание. После освобождения я возвратился в Париж, пытался ее разыскать. Я был совершенно уверен, что найду ее и мы снова будем вместе – вместе станем воспитывать ребенка, а может, у нас родятся еще дети. И тогда мы как-то сумеем преодолеть память о войне.
Мы с Гэвином жадно вслушиваемся в слова Жакоба, а он рассказывает, как вернулся, как метался по Парижу в поисках Розы, уверенный в глубине души, что она жива. Он описывает свое отчаяние, когда нигде ее не нашел, встречу и разговоры с Аленом, единственным из всей семьи Пикаров, кому удалось выжить. Потом он обратился за помощью в международную организацию по делам беженцев.
– Они мне помогли эмигрировать, и в конце концов я оказался в Америке. Именно там мы с Розой обещали друг другу жить, когда все кончится. Я со своей стороны попытался выполнить обещание, понимаете? И вот каждый день последние пятьдесят девять лет я ждал ее на берегу, в Бэттери-парке, где мы договорились встретиться. Я всегда верил, что она придет.
– Вы были там каждый день? – переспрашиваю я. Жакоб улыбается.
– Почти каждый. Я работал, разумеется, но приходил до и после работы. Я пропустил только несколько дней, когда сломал шейку бедра, и еще несколько после 11 сентября, когда в парк не пропускали. Я, собственно говоря, был в парке, когда первый самолет протаранил здание Всемирного торгового центра.
Помолчав несколько секунд, Жакоб тихо добавляет.
– Тогда я второй раз в жизни видел, как мир рушится прямо на глазах.
Мне требуется время, чтобы осознать сказанное.
– Почему вы были так уверены, что бабушка обязательно придет? Вы не допускали, что ее, может быть, уже нет в живых?
Он обдумывает вопрос.
– Нет. Я бы это почувствовал. Я бы узнал.
– Как? – едва слышно спрашиваю я. Не верится, что можно пронести надежду через семьдесят лет.
Жакоб отвечает не сразу, он смотрит на меня, печально улыбаясь.
– Я бы ощутил это сердцем, Хоуп, – говорит он. – Понимаете? В жизни такое не слишком часто случается. Но когда два человека соединяются друг с другом так накрепко, как мы с вашей бабушкой, – они связаны навсегда. Если бы она умерла, я бы почувствовал, что потерял часть своей души. Когда Господь соединял нас, Он из двух половинок сделал одно целое.