Волнение, вспыхнувшее в Кудрине в первый миг встречи, мгновенно поникло, замороженное этим бездушным голосом. Он торопливо пожал руку Елены и ответил так же равнодушно:
— Гуляю, но о свидании не думаю.
— Садись, посиди, — указала она на скамью.
— Нет, спасибо, — ответил он, — меня ждет машина у выхода. Шофер устал, не стоит задерживать его.
Она усмехнулась и спросила:
— Ну, как живешь?
И опять в вопросе чуялась полная незаинтересованность, и было видно, что он задан из вежливости. И, собрав все хладнокровие, Кудрин также усмехнулся.
— Да ничего — хорошо.
Оба замолчали, потом Кудрин закончил:
— Ну, до свиданья, — и добавил с чуть заметной иронией: — Кланяйся Семену.
Но Елена не поняла или не захотела понять иронии и серьезно отозвалась:
— Ладно. Спасибо. До свиданья.
Кудрин медленно отошел от скамьи. Чувства, взволновавшие его, когда он заметил и узнал Елену, исчезли и сменились холодным озлоблением.
«Дурак, — подумал он, — нашел перед кем раскукситься».
И, яростно сплюнув на плиты тротуара набережной, сказал вслух, подходя к ожидавшему автомобилю:
— Кирпич проклятый!
— Какой кирпич, товарищ Кудрин? — спросил удивленный шофер.
— Такой… четырехугольный, — хохотнув, ответил директор, усаживаясь.
На площадке лестницы Кудрин обнаружил, что забыл ключ от парадного, и позвонил. Открывшая домработница сказала испуганно:
— Федор Артемьевич, вас в кабинете какой-то старичок дожидается. Пришел с та-а-аким свертком, — она показала руками величину. — Все требовал вас самолично. Я говорю: «Нет, дескать, дома». А он: «Подожду». И прямо в квартиру лезет. Я его в кабинет провела, сижу и трясусь. Кто его знает?.. Да еще и выпимши…
Кудрин с недоумением шагнул в кабинет.
От опущенных штор было почти темно. С кресла за столом поднялась небольшая смутная фигура. Кудрин привычным движением нащупал выключатель, вспыхнул свет, и в стоявшем перед ним в рваном пальто седом человеке с воспаленными и часто мигающими веками Кудрин, отступив от неожиданности, узнал Шамурина.
12
Шамурин молча, низко нагнув голову, поклонился.
Кудрин, не ответив на поклон, смотрел на него недоуменно, не понимая.
По щеке художника скользнула легкая судорога, он улыбнулся как-то испуганно-жалко и еще раз поклонился, прижав руки к груди.
— Я понимаю вас, — сказал он тихо, — после нашей предыдущей встречи вам должно быть непонятно, зачем, с какими целями я могу осмеливаться явиться к вам?
Голос у него был глуховато-печальный, речь та же, старинно-книжная, с особенными оборотами, подчеркивающими изысканную вежливость.
— Нет… что же, — ответил оправившийся от неожиданности Кудрин. — Правда, я удивлен, но кто старое помянет — тому глаз вон.