— Благодарю вас, — снова поклонился Шамурин. — Примите же мое сердечное сожаление по поводу финала нашей тогдашней встречи. Я очень прошу вас извинить меня, но… — Голос его дрогнул томительным волнением и скорбью. — Но почему вы не сказали тогда, что вы — художник?
— А разве это нужно было? — оторопел Кудрин.
Шамурин быстро вскинул на собеседника глаза и помолчал. Он слегка вздрагивал, как от холода, и покачивался. Кудрин заметил это и подвинул ему стул.
— Вы как будто нездоровы. Присядьте.
Шамурин опустился на стул и провел рукой по лбу.
— Спасибо. Я, собственно, здоров. Но я… впрочем, вы сами должны понять. Я пью… много пью, — с безнадежностью выкрикнул он. — Я не могу не пить. Не могу.
— Успокойтесь, — сказал Кудрин, подходя к нему. — Откуда вы узнали, что я художник? Я сам почти забыл об этом.
— Вы изволили тогда назвать вашу фамилию, но она проскользнула мимо моего сознания. Потом, когда вы ушли, мне стало неловко за мой невежливый и странный прием. Я, вероятно, показался вам сумасшедшим… Нет, нет, не уверяйте меня в обратном. Я сам это знаю. Я навел кое-какие справки о вас. Вы были в Париже… вы — ученик Гренье… Венский королевский музей приобрел в салоне «Независимых» ваше полотно «Грузчики Антверпенского порта»? Ведь так?
Кудрин молча наклонил голову.
— Ну, видите. Я знаю это полотно. Я считаю его настоящей живописью. И оттого, что я узнал, что вы и тот Кудрин одно лицо, — мне стало еще стыднее. Вы назвались председателем треста. Это была ваша ошибка. Я знать не желаю никаких трестов. Я не признаю ничего, что существует сейчас. Я выгнал вас, как человека из несуществующего для меня мира. Какое дело людям, не признающим радости свободного искусства, до меня и моих трудов. И мне нет дела до них. Понимаете? Никакого дела! — Художник сорвался на визгливый шепот. — Я не приемлю, я не замечаю вашего государства. Но вы — художник. И ваш интерес был настоящим, я хочу в это верить.
— Даю вам слово, — перебил Кудрин.
— Можете не давать, — взмахнул руками Шамурин, — я верю. Верю, иначе не пришел бы к вам сегодня. Мне осталось очень немного жизни. У меня аневризм аорты в степени, угрожающей ежеминутной смертью. Я скоро уйду в другую жизнь, в которую я верю, и здесь, на земле, останется только легкий след моего мимолетного захода на нее в начертанном для моего существа пути вечного скитания по вселенной.
Набрякшие от пьянства красные веки Шамурина затрепетали, он весь осунулся.
«Душевнобольной. Явный душевнобольной на мистической подкладке», — подумал Кудрин, и, как бы угадав его мысль, Шамурин усмехнулся.