Пронзительный голос муэдзина, казалось, доносится с того света:
- Спешите совершать благие дела!
Масрур проворчал: "Ладно уж... поспешим... Это надо внушать калифу. Разве он дает помыслить о чем-нибудь добром?!"
Муэдзин призывал людей сторониться недобрых дел:
- Хайя алассалат!
- Хайя алалфалах!96
Масрур бросил свой окровавленный дамасский меч, как нечто ненужное, на плаху, пропитанную кровью, и снова ненавидяще оглядел человеческую бойню. Головы лежали, сваленные в кучу. "Аллах милосердный, ты сам свидетель, что эти бедняги хуррами-ты ничего плохого не сделали мне. Ведь я такой же пленный, как и они. Когда-то люди халифа привели меня из родных мест и продали на невольничьем рынке Сугульабд купцу Фенхасу. Уже который год я варюсь в этом кровавом котле. Я только раб подневольный. Если не буду исполнять повелений халифа Гаруна, мне самому голову отрубят".
Масрур торопливо скинул красный плащ - обличье палача, кое-как натянул другую одежду и совершил омовение. Прошел в молельню... Каким же кротким и человеколюбивым стал главный палач, который только что своим устрашающим видом напоминал грозного дива! Сейчас он превратился в набожного мусульманина, твердящего "Ла илаха илла Аллах"97. Он то привставал, поднимал руки к небу, то опускался на колени, сгибаясь в три погибели, и мясистым лбом касался циновки, пыхтя из-за своей тучности. Не" эти труды были приятны ему. Воздевая большущие, привыкшие орудовать мечом руки над головой, он внятно шептал:
Аллахумма лаббейк,
Лаббейк аллахумма лаббейк,
Ла шарика лака лаббейк,
Иннал-хамда ван-нимата,
Лака валь-мульк, ла шарика лака98...
После намаза Масрур почувствовал большое облегчение. Ов уже считал себя безгрешным и чистым, как новорожденный. Ему казалось, это аллах простил ему все прегрешения. Твердя "Аллахумма лаббейк", он прикасался толстыми губами к молитвенным четкам и мохуру...
Масрур обвязал свою свежеобритую большую голову красным платком, облачился в красное одеянье, и, наточив меч, взялся за рукоять и примерился: "Бисмиллах!" Умиление и кротость, только что наполнявшие сердце палача, мгновенно улетучились. Он превратился в дикого тигра. Закатав рукава и штанины, обнажил мускулистые руки и крепкие ноги, встал на свое место у "багровой от крови плахи. Обнаженный дамасский меч сверкал над его головой, ждал очередную жертву. На лице палача играли желваки, зубы крепко сжались. Молитва, которую совсем недавно читал Масрур, была начисто позабыта.
Голова билалабадца Салмана ибн Микея валялась у его ног. Горбатому Мирзе не удалось освободить Салмана. Соглядатаи халифа, узнав его, бросили в лапы палача. Масрур злобно смотрел на голову: "Эх, положить бы мне на эту плаху голову нечестивца Джавидана, Шахракова сына. Тогда б я успокоился. Может, тогда халиф на радостях пожалел и меня, отпустил бы на волю: "Иди, Масрур, тебя ждут в родном краю". Только бы дождаться того дня!"