Эйфория, в которую я впала, не прошла и на Каменноостровском, хотя здесь узнать нельзя было ничего. Не оказалось ни памятника «Стерегущему», ни мечети с голубыми самаркандскими куполами, ни станции метро, ни великолепных доходных домов с горделиво вздымающимися башнями. Это была широкая пыльная дорога на острова, на дачи, с деревянными домами, садами и огородами по сторонам. Но я не почувствовала разочарования, а приняла все это как должное. Если бы не извозчик, поворот на Большой проспект я бы пропустила. А Плуталову улицу и извозчик никак не мог найти. Кстати, Плуталова получила свое название не от глагола «плутать», а от фамилии владельца распивочного заведения. Плуталовского кабака мы тоже не обнаружили, а сама деревенская улочка, которую я сочла Плуталовой, пробуждала во мне ровно столько же ассоциаций, сколько и соседние: справа – Ординарная, слева – Бармалеева, Подрезова, Подковырова и т. д. То есть никаких. Вглубь улицы я не пошла. Сказала ей: «Salve!» Все-таки не чужая! И тут меня разобрал смех. Зинаида сказала, что, разумеется, на этой убогой улице я не могла жить. А я потребовала ехать на Карповку. Возможно, с этой речкой у меня что-то связано.
Еще бы! Здесь случилось множество разных разностей. Здесь стоял «кривой» дом – великолепный образец конструктивизма, где жил наш учитель физики с круглыми, как у филина, глазами. Я была в него тайно влюблена, а он был тайно и несчастливо влюблен в учительницу литературы. Все знали о его любви, но тактично помалкивали, потому что физик был женат, и литераторша – замужем. А еще на Карповке я впервые поцеловалась с мальчиком в садике дома, где жил и в блокадную зиму умер от голода художник Филонов, и откуда его сестра отвезла на саночках его работы в Русский музей. Много всякого связано у меня с Карповкой, как и со всей округой. Конечно, нет моей Карповки в гранитных берегах, и Филонов еще не родился, и монастырь Иоанна Кронштадского не построили. Травяные откосы живописной речки желтели одуванчиками и сурепкой. По берегам – дачи. Деревянный мост тоже наплавной. Посидеть на травке нельзя, земля холодная и влажная. И ветер сильный: мотает деревья, запорашивает пылью глаза, пытается рвать одежду. Зинаида жалуется, что продрогла, а мне ничуть не холодно.
Состояние взвинченное, на обратном пути, не усидев в пролетке, выскочила и пошла рядом, почти побежала, так что ветер гудел в ушах. То, что я испытывала, с натяжкой можно было назвать восторгом, но с примесью тревоги и тоски. Наверное, чтобы унять мой жар, требовался не просто ветер, а настоящая буря с ливнем и наводнением. Вот что было бы мне в помощь. Гром и молния!