С утра все нервные. Анелька бегает по саду. Глаза полные слез. Письма от Владимира нет.
– Могли же его отправить в командировку? – тщетно пытаюсь ее утешить. – Их же посылают куда-нибудь по службе?
– Он бы нашел способ сообщить…
Письма от Дмитрия тоже нет. Зинаида по этому поводу сходит с ума. Наталья дежурит у окна. Повсюду тошнотворный запах пожарища.
Что происходит, понять совершенно невозможно. Утверждают, что ночью пожар был остановлен возле Пажеского корпуса, ранним утром – меж Чернышевым мостом и Загородным, а… Апрашка по-прежнему горит! Кажется, небо уже никогда не будет голубым, в него въелся зловещий пепельно-розовый оттенок.
Серафима, выглядевшая вчера прирученной, вернулась в исходное звероподобное состояние. Я слышала, как она говорила Зинаиде, что скоро все в доме станут плясать под мою дудку и выполнять мои требования, чуть я рот открою. Вот стерва! Я сказала Зинаиде, что пойду и посмотрю, что творится на Садовой, Зинаида идти боялась, но в результате потащилась за мной.
На Садовой картина ужасная: черные, закопченные, полуобрушенные фасады рынка с зияющими дырами окон и арок. За этой жуткой декорацией все еще что-то горит и клубится дым. По улице не пройти. Раскаленный булыжник, поливаемый водой, превратился в крошево, смешавшееся с пылью, сажей и водой, все забросано головешками, обгорелыми досками и рамами, остатками калеченой мебели, ящиками, бочками, тряпьем, однако кто-то бродит здесь, что-то выискивает. У ворот рынка солдаты.
Мы свернули к каналу, потом вышли на Большую Мещанскую, а там поймали пролетку и доехали до Невского. Мы собирались вернуться домой через Фонтанку, но туда не въехать, все перекрыто. И все-таки на Фонтанку мы попали. Прошли через Катькин садик. Садик – есть, а вот памятника Екатерине не оказалось! Александринка – есть, улица зодчего Росси – есть, и более того, на ней все, как у нас. А Екатерины с сидящими у нее под юбкой Потемкиным, Румянцевым, Безбородко и пр. – нет. Слава богу, кони на Аничковом мосту на месте!
На мощеной площади возле Чернышова моста (где у нас был сквер с бюстом Ломоносова) на сундуках, узлах и перепачканной мебели сидели погорельцы. У стен были расставлены иконы, снятые с рыночных ворот. Все в саже, в грязи, все засыпано бумагой – полусожженными «делами», которые выбрасывали из окон Министерства внутренних дел. Ветер листал их, шевелил, разносил страницы. Погибли не только Апраксин и Щукин дворы, но и десятки жилых домов на огромном пространстве. А пожарные команды продолжали работу, заливали тлеющие угли, там и здесь вздымались мощные струи дыма, выныривали языки пламени. На другой стороне Фонтанки, словно декорации, стояли страшные черные остовы домов с проваленными крышами и торчащими балками, обугленные скелеты деревьев.