Быстрым шагом я направилась по Садовой, свернула на Гороховую и перешла Фонтанку. Я сделала большой крюк, чтобы не заблудиться, но эта предусмотрительность вышла мне боком. Я не знала названия переулка, где жил Дмитрий, а вскоре засомневалась, есть ли вообще у него название, настолько место здесь было глухое. О «садах Целибьева» вообще никто не слышал. Не сразу я вспомнила, что, кроме садов, в переулке есть еще и бани Сивкова. О банях сообщили, что они закрыты, а идти до них надо так-то и так. Пошла в указанном направлении, еще раз переспросила дорогу и попала в пыльный переулок, где по обе стороны тянулись деревянные бараки (бани?), а дальше – заборы, над которыми возвышались шапки деревьев. наверное, здесь и должны были находиться «сады Целибьева» и дом Дмитрия.
Сердце билось, как оглашенное, дрожали ноги. Словно в столбняке я стояла, не решаясь пройти вперед, и только поворачивающая в переулок телега и окрик: «Па-аберегись!» – заставили меня очнуться и прижаться к забору. И тут я услышала соловья. Это, без сомнения, был какой-то последний, не нашедший еще подружку, соловей с его посвистом и щелканьем. А потом в глубине переулка я увидела мужчину, и хотя рассмотреть его было невозможно, в страхе подхватила юбки и пустилась наутек. Неслась до Фонтанки, как сумасшедшая, боясь оглянуться, а когда оглянулась, вообще никого не увидела. Смех и слезы!
Где ты?
Где я?
Зинаида встретила меня с поджатыми губами, в лицо не смотрит. «Где была?» С невинным видом и честными глазами: «А где я могла быть? Прошлась по каналу». Недоверчиво и обиженно: «Я ходила к каналу». «Значит, разминулись. А что ты всполошилась?» Я ее приобняла и, подумав, поцеловала в нежно-пергаментную щеку. «Глупенькая ты моя, девчоночка, куда ж я от тебя денусь…» Она подняла на меня глаза. Выражение доверчивой надежды в ее взоре меня убивает. Я же постоянно хочу куда-нибудь деться. И сегодня хотела. В общем, обе растрогались.
* * *
«Муза, свет мой ясный! Наступил какой-то переломный момент, когда мне так много хочется Вам сказать, а сказать нечего, не преступив опасную черту. Вы наполнили мое существование непередаваемой отрадой и особым смыслом. Я уже привык к мысли, что состарюсь одиночкой над книгами и бумагами, в наблюдениях своих, и, конечно уж, не случится в моей жизни опьянения и восторга любви, сердечности и тепла семейного очага. В таковом умонастроении мне, по всем вероятиям, и следовало оставаться. Еще недавно я даже предположить не мог в себе каких бы то ни было романтических идей, и вот, как юноша, мечусь между умилением и тоской, неизъяснимая бодрость и прилив сил в один миг сменяются унынием, сомнением или нежной мечтательностью и сладкой надеждой. Как Амадис или Роланд, я готов стоять под Вашими окнами, даю волю воображению, хочу, чтоб душа моя вместе с Белышом перенеслась к Вам. Словно встретил я Вас после долгой-долгой разлуки.