В начале мая я завершил все свои дела в Петербурге, собирался к отъезду и теперь уж должен был добраться до дома. Меня задержало колечко, принесенное голубем, остановило, перевернуло мое существование. Колечко, как мне показалось, было знаком, неопровержимым доказательством возможного счастья. Не мираж ли это? Я боялся, что однажды Белыш не прилетит или объявится пустой, без Вашего письма, словно Вас никогда и не было. Больно заподозрить в Вас кокетство или игру. Или размечтался я о чем-то недостижимом или недостойном? Скажите, успокойте меня, я приму любой Ваш ответ. Как долго нужно ждать решительного объяснения? Впрочем, я уже объяснился яснее некуда. Теперь слово за Вами. Скажите: не тревожь меня своими излияниями, уезжай, – и я уеду, не обеспокоив Вас ни словом упрека. Простите за несдержанность и безрассудство. Преданный Вам безраздельно…»
– Что мы ответим? – спросила Зинаида, вид у нее был жалкий, затравленный.
– Я не готова отвечать!
Молча надела шляпку, перчатки и вышла на улицу. Зинаида ковыляла за мной, а я шла быстрее и быстрее, чтобы она отставала от меня на несколько шагов. Может быть, именно в такой момент крайнего душевного смятения и откроется мне волшебная подворотня? Я хотела оказаться в ней раньше Зинаиды.
Какая нелепица, я искала любовь, и я бежала от нее. И вот уже стройные колонны Казанского выросли перед глазами. В соборе я машинально перекрестилась и шла, вглядываясь в образа. Не знаю, что я искала, но перед строгой Богоматерью ноги мои сами подогнулись, и я рухнула на колени. «Господи, – взмолилась я, – верни меня домой! Я не могу терпеть эту неопределенность. Сделай хоть что-нибудь, Господи…» Наверное, к ней нужно было обращаться как-то иначе, она же, в конце концов, женщина! Но «дорогая Богоматерь» или «Дева Мария» тоже звучит как-то глупо…
Слезы на меня благотворно подействовали. Я поднялась и рядом восстала кучка тряпья, покрывавшая цыплячье тельце с уродливым горбом. Лицо у Зинаиды тоже было заплаканным. А по Невскому двигалась черная процессия: люди в черном, лошади в черных попонах с гербами; на повозке, под черным балдахином, черный гроб. Впереди и вокруг люди с дымящими факелами. Сзади ведут лошадь в длинной черной попоне. Эта сцена показалась мне чрезвычайно зловещей. Как в немом кино, все звуки пропали, а слышала я только цокот копыт той одинокой, осиротевшей лошади, участвующей в похоронах своего господина. Развернувшись, я бросилась назад, побежала по каналу, Зинаида кривобоко семенила вслед, но я не заботилась о ней. То временное облегчение, испытанное перед иконой Богородицы, улетучилось.