Последнее время Анелька вела себя странно. То носу не высовывала из комнаты, то бродила по дому, как привидение, то жрала, как лошадь, то крошки в рот не брала. Я убеждала ее:
– Он вульгарный ловелас! Забудь его! Ты понимаешь, что он плохой парень? – Из Анельки рвались только бессвязные слова и рыдания. Ничего она не понимала. – Это надо пережить, – сочувственно говорила я. – Перемелется, мука будет.
Однако все оказалось гораздо хуже, и настолько, что хуже не бывает. Анелька сидела на полу над горшком, и ее выворачивало. Картина была столь очевидна, что только разброд в моей собственной душе не дал мне этого заметить раньше.
– Кто-нибудь знает? – с ужасом спросила я.
Она дико глянула на меня, а потом прошептала:
– Только Палашка… И Марфа.
Она выглядела ужасно, и я представила, как ей страшно, как она беспомощна и несчастна. Я задала ей вопросы, из которых уяснила, что она вполне понимает сложность своего положения.
– Прекрати рыдания и напряги мозги, – сказала я с наигранной уверенностью, которая должна была ободрить Анельку. – В каком полку он служит? Я его найду! Я всю армию на ноги поставлю! Я им такое Бородинское сражение устрою!..
Она только головой качала, а я понятия не имела, как приступить к поискам. Даже если удастся обнаружить плохого парня, что дальше делать: душеспасительные беседы вести или к начальству обращаться? При всем при том я никак не могу заняться этим сама, потому что я – человек ниоткуда, хотя в полиции мое проживание в доме Зинаиды зафиксировано, а доктор Нус дал в газету еще одно объявление о пропаже-находке, то есть обо мне.
– Ладно, что-нибудь придумаем, – бодро сказала я. – А ты держись. Умой физиономию и вида не показывай, каково тебе! Смейся!
Она послушно сделала попытку, но получился не смех, а кваканье, лицо сморщилось, и слезы потекли с новой силой. А я, многоопытная женщина из будущего, пришла в совершенную растерянность и не знала, как поступить. Ясно было одно, без помощника не обойтись. И самый приемлемый вариант – Серафима. Я сказала об этом Анельке, однако она пришла в неописуемый ужас, повалилась мне в ноги и, уткнувшись в юбки, умоляла ничего не говорить матери. А ведь сама утверждала, что мать ее любит: «Приласкаюсь к ней, так все, что угодно, для меня сделает». Но, может, это касалось нарядов? Я велела ей притворяться веселой, Анелька пошла и притворилась, из гостиной послышались душераздирающие звуки фортепиано.
Странная она девчонка. Либо я переоценила ее просвещенность в женской физиологии, либо она совершенная идиотка. Уходя, она сказала: «Все устроится, я знаю это доподлинно». Не может же она воображать, что