Вчера все приготовления были окончены незадолго до раннего захода солнца. Непредсказуемо радужный, он каждый вечер заново раскрашивал небо тончайшими переливами цветов и оттенков от густого тепла молока оленихи, к нежной, дарящей покой и надежду прохладе весенней травы, и выше, выше — до чистого сияния тех летних цветов, что слепят глаза даже в тени; от потаенно сладкого плена девичьего тела к безудержной страсти ночного костра, который каждую секунду готов выйти из повиновения и обрушиться на того, кто встанет у него на пути. В человеческом языке и слов таких нет, но кеты с детства легко и просто читали откровения неба, как и откровения леса, земли, воды, и жили по вечным законам, которые там были заложены. Поэтому бытие их было спокойным и ясным. А все, что оставалось непонятным или казалось неразрешимым, знал и понимал шаман. Нужно лишь время от времени останавливаться по его знаку, терпеливо ждать, а после того, как он позволит, двигаться дальше.
Сегодня после восхода солнца кеты вышли за пределы стойбища. На крутом берегу шаман поднял вверх руку — люди остановились. Два лучших воина племени застыли возле брошенной на снег волчьей шкуры, крепко сжав в руках короткие древки с насаженными на них длинными, сверкающими на солнце клинками. На шкуру шаман положил драгоценную реликвию племени — рогатый шлем — и сел, скрестив ноги, с краю. Этот порядок никогда не менялся: реликвия — в центре, шаман, повелитель всего живого, — сбоку; по краям — воины со смертоносными копьями-атасями в руках.
От мороза сохнут и слипаются ноздри. Тайга вздрагивает — это звонко хрустят и ломаются ветви, не выдержав тяжкого равнодушия снежного гнета. В напряженном ожидании племя ждет великого чуда. Или горькой беды.
В лучах четырех солнц переливается чистый мех песцовых шкурок. Двенадцать их, наполовину вывернутых, лежат в ряд. В мягкой темноте свернулись разбуженные от зимней спячки черные гадюки, по одной в пушистом гнезде. У одной из них вырваны ядовитые зубы. В какой из шкурок она, не знает и сам шаман.
Перебирая коротенькими ножками под кухлянкой, катится по сверкающему насту трехлетний Каган, приближается к шкуркам. Из-под лохматой шапки голубой лед недетских глаз. Кеты знают: под слоем копоти и жира скрыто необычное, снежной бледности лицо ребенка.
Перед огромной шкурой малыш остановился, дожевал лакомство — полупереваренные в желудке белки ядрышки кедровых орехов, — сунул замерзшие белые ладошки внутрь одной из шкурок и выдернул руку с крепко зажатым в ней гадом. Извиваясь и шипя, змея злобно ткнулась пустыми деснами в крепкий кулачок, обвилась вокруг руки, хлестнула хвостом по рукаву и застыла, промерзнув насквозь. Радостные крики разнеслись по широкому Елогую, по изгибам Точеса, поднимая испуганные стайки куропаток. Есть у племени Большой Шаман! Живой идол.