— Сам ты не смыслишь, — возмутилась бабка. — Ну что это, скажи на милость, за такое, прятаться от людей? Раздельно со всеми быть? — Бабка на печи встряхнулась, как озябшая птица: нет, нельзя, дескать, невозможно так жить. — Пускай, думаю, не зря хошь на свете протолкается, ребятенка хошь, семя оставит. Да и самой мне утешенье… — тотчас отмякла, расслабилась в душе бабка. — Он дальше в бега отправился, а я через бабий срок родила. Вот пересудов-то в деревне было! Как же, ниче вроде такого за мной не наблюдалось — и на́ тебе, как громушек с ясна неба, дите нажила. Ох и подонимали, поприставали ко мне!.. Но так ничего и не выведали.
— Неужто до сих пор не знают? — удивлениям нашим, казалось, не будет конца.
— Знают, — вздохнула бабка, — но токо через много лет раскрылось… Проговорилась я тут одним, не вытерпела — облегчила душу. Тоже у меня на постое жили. Ну, я и перед их отъездом выболталась. Оне, думаю, уедут и не успеют ничего никому передать. Ан нет… успели. Может, не нарочно, не с умыслом, но успели — поделились с кем-то. Ну, деревня и заговорила… Наталья уж тогда совсем взрослая была, женихов искала… до нее дошло. Я ей, когда она маленькая-то была, насказала, что нашла-де ее в картофельной ботве, что подбросили мне ее. А когда уже взрослой стала, и не знаю, как отговариваться… ну, пристает же, что маленькая, что большая. И тут на нее и свалилось, как глыба на голову: чья она в самом деле дочь? Ну каково было молодой девке? Вот и сбежала она не столь от меня, скоко от позора подальше… В поселке, конечно, тоже прознали. Но у нее муженек здоровый, ее муж в обиду не даст.
— Не даст, — громко запозевывал, запотягивался Вадим. — Знаем мы этого бугая.
5
На другой день я не пошел в лес с рабочими, остался рисовать абриса. Готовил снимки для инженера-таксатора, вычерчивал на них тушью кварталы, определял масштабы снимков, наносил дороги и тропки, лога и ручьи. С этими снимками таксатор пойдет по нашим расчищенным, по новым, прорубленным и промерянным, просекам и визирам, изрисует в свою очередь абриса выделами, опишет каждый выдел, где какой лес растет и сколько его.
Бабка Алина, прибравшись по дому, управив все свои дела на кухне, подсела ко мне с другой стороны стола.
— Стало быть, начальник у них, раз с бумагами возишься.
— Верно, на мне бумаги.
— А че ж ты с ними не в конторе сидишь, по лесам бегаешь?
— Разные есть бумаги. С этими надо бегать.
— И что это у вас за работа, за жись такая… — покачала головой бабка, — ночуете где придется, едите что придется. Ни ласки, ни глазу за вами бабьего… Хотите все узнать получше, всякое место выведать? — придвинулась она поближе. — Дак ее, мимоходом-то, разве разберешь, жись-от? Вы ведь так-то верьхушки самые сшибаете, а не в глыбь смотрите. Я вот с рожденья на одном, считай, месте живу, а до конца, куда следует, так и не заглянула. Может, когда умирать стану… — Бабка поникла было горестно, но сразу отпугнула черные думы: — А вы, молодые, как кулички болотные, — насмешливо продолжала она, — прыгаете с кочки на кочку и чивиркаете: я то вижу, я се вижу… Ничего вы с них не видите, ничего не имеете…