— Коми… комикояжер какой-то? — мучительно задумывается Ленка.
— Не комик, а ком-ми-во-яжер, — раздельно, по слогам, прочитала Жанка, — ну это… ну, что-то там по торговой части делает.
— Коммивояжер не должен… — повторила Ленка, как во сне, и вдруг пунцово вспыхнула, отвернулась от Жанки: — Мелет тут ерунду всякую!
— Какую ерунду? Какую ерунду?.. — захлебывается Жанка. — Да и не я это мелю, это Драйзер мелет! — тычет она пальцем в книгу. — Читай, если не веришь.
Лепка опять мучительно задумалась, пытаясь, видно, увязать в голове: и прочитанное, и сказанное Жанкой.
— Дак этот торговец… тоже любил Керри?
— Конечно! — подхватила Жанка. — Он в первую очередь втюрился по уши!
— Ну, а как же Керри? — беспокойно заегозила Ленка. — Она кого любила?
— А что Керри… она сначала одного любила, потом другого.
— Как? — обмирает Ленка. — Ты что говоришь-то? Девушка всегда должна любить только одного мужчину!
— Много ты знаешь… одного. Раз у нее так жизнь сложилась…
— Сама ты ничего не знаешь, — снова обиделась, надулась на Жанку Ленка.
— Опять, опять?.. — предупредила та. — Смотри у меня, еще искупаю.
Но Ленка не приняла заигрывания, примиренческого тона Жанки. Она отползла подальше и, заложив руки под голову, легла на спину, осталась в одиночестве, сама по себе, хоть и с Жанкой рядом.
Ну ее, эту Жанку! Городит, городит, сама не знает что. Больно нужно слушать. Лучше в небо смотреть.
Ах, какое сегодня небо! Чистое-чистое, глубокое-глубокое! Наверно, если долго смотреть вверх, звезды увидишь. Они ведь никогда не исчезают с неба, их только днем не видно становится. Ленка прищуривает глаза, сводит ресницы, так что небо и сверху и снизу как бы зашторивается розовой сетчатой пленкой, долго и неослабно смотрит в оставленную узкую щелочку с пронзительной, сгустившейся синью. Глаза начинает ломить от напряжения, веки дрожат, щелочка то сжимается, то разжимается, то вовсе исчезает под сомкнутой сеткой ресниц, но вот в бездне неба что-то обозначилось, народилось, что-то зыбкое, тонкое, неустойчивое, еще непонятное что. Ленка напрягается из последних сил, усмиряет дрожь век и ресниц, и вот неустойчивое, зыбкое стало явью — далекой-далекой точечкой, светлой, живой точечкой, мелко и трепетно помаргивающей.
— Вижу… ур-ра-а!.. Звездочку вижу! — тычет в бок Жанку Ленка. — Звездочка, Жан… смотри!
— Какая еще звездочка? Не мешай! — не отрывается та от чтения.
И звездочка исчезает, как бы испугавшись неверия Жанки, ее грубых и резких слов. Как потом ни старалась Ленка, как ни настраивала зрение, сжимая и разжимая ресницы,, чудесной искристой точечки больше не появлялось. В конце концов Ленка начала сама сомневаться: была ли вообще эта точечка, не приблазнилась ли?