— По-хорошему, значит, не желаешь, Протасий?..
— Нет, не желаю.
— Чо ж… меры примем.
— Попробуй, живо в воде очутишься.
— Черт! — выругался директор. — Партизанщина, анархизм какой-то!
В это время вдали, за большаком где-то, прогремел выстрел. Через несколько секунд — второй. Еще через секунду — третий. И началось. Выстрелы следовали один за другим, и вскоре они слились в глухой непрерывный грохот, похожий на отдаленную грозу.
Не стреляли пока лишь на Сартыкуле. Дима, наверно, дремал, сны ночные досматривал, а Савельеву с Политом Поликарпычем еще не посчастливилось, хоть над озером уже вовсю кружились, налетали с потревоженных дальних болотин утки.
— Ладно, Евсеич, — забеспокоился директор. — Потом разберешься с ними… Если потребуется, зови ребят. А сейчас давай приткнемся где-нибудь. Самое ценное время упускаем.
— Места им на озере мало, бучу учинили, — бросил им вслед Таська.
— Не думай… не надейся даже, — пообещал Ефим, — что это тебе сойдет так просто.
12
Не успели они отплыть, как сзади, точно по ним, хлестко ударил раскатистый дуплет Таськиной двустволки. Слева, в редкий камыш, шлепнулся кто-то, забился там, заколыхал воду — парень удачно начал, верную утку взял, найдет, когда развиднеется.
Следом разрядил двустволку не то Савельев, не то Полит Поликарпыч, спаренный, сплошной почти выстрел звучно разошелся над озером.
Что тут поднялось! Камыш вдруг как будто вскипел, забурлил, заплескался, выбрасывая вверх напуганную птицу. Казалось, что уток взлетело непостижимо много, такой получился переполох.
Ефим сильнее затолкался шестиком, хотел поскорее дотянуть до следующего мыска. Мысок тот, конечно, не сравнишь с тем, где Таська, но все лучше, чем ничего.
Позади суматошно и, должно быть, выбиваясь из сил греб директор. Старался не отстать, не потерять Ефима из виду. Ефим иногда притормаживал, поджидая шефа. Покрикивал негромко: «Гоп, гоп… Я здесь, Геннадий Семенович». И директор подворачивал на зов.
Выстрелов стало гуще. Стреляли теперь все: и Таська, и Полит Поликарпыч, и Савельев. И даже, пожалуй, Дима. Утки поодиночке и небольшими кучками носились над озером. Вверху теперь было больше шуму, чем понизу. Разбитые уже выводки сшибались в разномастные, разнопородные стайки, лысухи летали с чернетью, чирки и свиязь прибивались к кряковым. Паника, страх, смерть царила теперь там, вверху.
Можно было стрелять, и директору, и на них с Ефимом налетали, выныривали неожиданно из-за камыша утки, хоть лодки и плыли открыто, полой водой, но руки директора были заняты веслами, упускалась верная возможность, угнетала тревога вернуться без добычи.