– Я, между прочим, как раз хотела об этом попросить, у меня тоже мандраж.
– А у вас-то почему? Вы ведь родителей хорошо знаете, – засмеялся он, наполняя ее бокал.
– Вот именно потому, что знаю.
Он налил себе снова, и они чокнулись. Приятное тепло разлилось в груди, ему показалось, что вместе с этим теплом его наполняет невероятная храбрость, вот сейчас он возьмет и скажет… скажет… что скажет?.. Слова сбились в неуправляемое стадо и затоптались на одном месте, на самом деле он не мог вымолвить ни слова, наконец сел за стол и взял в руки лист. Вспомнилось, что это уже было однажды в его жизни, когда девушка, с которой он протанцевал весь вечер, собралась уходить, и ее ждал кавалер, а она все не уходила и стояла рядом с Ярошем, но он так и не выдавил из себя тех слов, которые позволили бы им встретиться снова, он отпустил ее, и она ушла, бросив ему прощальный взгляд, полный удивления и сожаления. Строчки прыгали у него перед глазами, он почувствовал, как пот выступает на лбу, а когда хотел смахнуть его платком, заметил, что Данка смотрит не на текст, а на него, какая-то сила повернула его голову к ней, их глаза встретились, и то ли это было на самом деле, то ли ему только показалось – в уголках ее глаз он заметил блесточки, так блестеть могли только слезы, но они не текли, они застыли на побережье глаз, Ярош натянуто улыбнулся и пробормотал: «Ваш перевод очень хорош», – потом отвел взгляд, но она продолжала молча смотреть на него, он чувствовал это, хоть и старался не коситься в ее сторону, у него задергалось веко, он вытер со лба пот, это уже становилось невыносимым, набрав в грудь воздуха, он сказал, глядя прямо перед собой в окно, за которым была видна яблоня и вертлявая сорока на ветке, она вила себе гнездо (надо будет ее прогнать, ему здесь только сорок не хватало, особенно, если они начнут таскать цыплят у соседей): «Вы хотите о чем-то спросить?» Голос его звучал так, будто шел из каких-то тайных глубин, он просто не узнал его, и даже показалось, что ничего на самом деле он и не сказал, что все это в его воображении, «бойся полуденного беса». Сорока слетела с яблони, а через миг вернулась с клочком шерсти в клюве, так вот из чего она вьет себе гнездо – из гуцульского лежника, который Данка вывесила на балкон, чтобы проветрился, так чего доброго повыдергивает все, надо ее прогнать, и сорока эта какая-то странная, осенью – гнездо? Что бы это могло значить? Но сорока недолго отвлекала его внимание, он повернул голову к девушке и посмотрел на нее с нескрываемым страхом, в глазах ее уже не было тех блесток – возможно, она незаметно вытерла их, – Данка закусила нижнюю губу и медленно покачала головой, не сводя с него задумчивого взгляда, казалось, она мыслями находилась сейчас где-то далеко-далеко, он кивнул, облизнул пересохшие губы и снова взялся за ее перевод, строчки прыгали перед его глазами, наезжали одна на другую, дыбились от столкновения, расплывались, но тут ее ладонь легла на текст, строки вдруг замерли и выровнялись, зато ее тоненькие пальцы дрожали. Она спросила: