Однажды со мной случилось вот что: я стала слышать музыку каждого человека. Это было так неожиданно. Ну вот каждый человек звенит, и все. Если бы я была композитором, я записала бы нотный ряд каждого человека, до того явственно слышала. Я тихо сидела, я затаилась и по очереди слышала каждого человека. Вокруг люди сидели. И я видела, это состояния не счастья, не любви, а просто: жизнь как музыка, и все так нужны этой музыке-жизни. И вот братство людское — нет, это не братство социальное, родственное, и отношение к человеку не как к брату, а как к мелодии, музыке, рядом с тобой происходящей, и самое страшное — разрушить это. Было такое чувство, что и после смерти нет нас; наверное, останется вот эта музыка нас. Не мировой оркестр, не хор, не слияние, а одинокая музыка меня рядом, совсем рядом, как трава, травинки, с музыкой тебя, родственные только оттого> что и ты и я — музыка. Через три дня все прошло — и я оглохла — в кавычках, — перестала слышать эту музыку. Но пришло понимание: это все дела наши, дети; творчество — это способ приблизиться к этому состоянию, приблизить других, кто пока не слышит в себе, не понимает себя как музыку. Так вот, проза, поэзия, сценарии — это для того, чтобы поточнее записать свой нотный ряд, если не дано именно нотами записать.
Я это к тому говорю и вспоминаю, что вот эти люди в грязи, как вы их называете, — это мои ноты. Это моя глина, это мой материал, как у скульптора, не тема, повторяю, а ноты. Почему именно они? Почему люди дна, а не интеллигенция, скажем? Дело в том, что с самого детства нам внушали, что мы живем в лучшем из возможных миров. Кстати, это причина нашего раздражения, обид, зависти. Все вокруг, все люди все время не соответствуют как бы. Раньше я тоже часто обижалась на людей, сердилась, гневалась, ненавидела, презирала. Пока не поняла: наше общество находится в пещерном, первобытном состоянии: и в бытовом, и в нравственном, и в духовном смысле. Общество, где, как в лесу, как в природе, властвуют над людьми явления природы: оттепель, застой, апрельский ветер. Общество, где, как в лесу, от каждого можно ожидать чего угодно: порядочный человек вдруг может предать, спокойный и кроткий — прирезать, друг и подруга — увести жену-мужа, дочь — сдать мать в дом престарелых, мать — сдать дочь в детский дом.
И все это так — от нечего делать, вдруг, спонтанно. Хочу и все! Нужно понять, что мы давно живем в обществе, предсказанном Достоевским, в обществе, ще все позволено, с одной стороны, из того, что запрещено христианским заповедями: не убий, не прелюбодействуй, не лги, не укради, — и в то же время не позволено ничего, „даже милосердие до недавнего времени было под подозрением.