Б. Дело в том, что у меня другая, нежели у тебя, точка отсчета. Я всегда осмеливался судить, поскольку известная максима «Не судите, да не судимы будете, какой мерой будете мерить, такой возмерится и вам» меня нисколько не страшит. В ней нет запрещения суда. В ней предупреждение: вас будут судить тем же самым судом, каким вы судите других. Готовы ли вы к этому? Так вот я готов. Я, как это ни смешно и странно выговорить, служу истине. А истина говорит мне, что милосердие без справедливости никуда не годится. Итак, «Идиот» пришел в каждый дом. Ну, и что в этом такого уж светоносного? Когда-то это сверхъестественное сочинение обожгло мыслящий мир. Сейчас – перед нами поверхностный, вздорный, неглубокий фильм, который может вызвать интерес только у тех, кто не читал, или читал очень давно роман Достоевского. Так, ретросериальчик с блудными красавицами и сумасшедшими генералами.
А. Да, конечно, режиссеру пришлось как-то приспособить Достоевского к интересам сериала, рассчитанного на простого зрителя. Совершенно невозможно было, к примеру, воплотить огромную исповедь Ипполита Терентьева, эту ментальную горячку, которая захватывает в чтении, но невозможна, надо полагать, на экране. Никакой самый распрекрасный актер не может сыграть бунт духа против природы. Это бунт самого Достоевского, это его высокая болезнь – потому что Достоевский суть огромный и больной дух – болезнь, загримированная под некоего персонажа. Бортко, действительно, срезал определенные чрезмерности автора, кстати говоря, абсолютно ненужные обыкновенным людям.
Б. А вот не могли бы обыкновенные люди оставить Достоевского в покое, который он, надо заметить, всею мученической жизнью своей заслужил? Великий дух, известный нам как Федор Достоевский, немало выстрадал на этом свете – наверное, именно он был Иовом. Это совершенно необыкновенный дух, занимающий исключительное положение в мироздании. Только ему позволено спорить с Творцом о Творении. Только он способен был пронзить собой всю христианскую историю и переплавить всю известную реальность в изумительные образы уже нечеловеческой яркости и силы. Достоевский весь – исключителен, чрезмерен, несоизмерим ни с кем в литературе. Каким же образом можно его причесать, пригладить, приспособить к нуждам трудящихся? Да только одним – наипошлейшим. Вот ты говоришь, что исповедь Ипполита невозможно сыграть. Это значит одно – ее и не нужно играть. Не нужно брать смазливого бесцветного актера, который даже не знает, что такое чахоточный кашель (потому что это особенный кашель) – и кашляет, как при средней тяжести простуде. Вот тебе и разница между великим и посредственным – где у Достоевского чахотка, там у Бортко простуда.