Если стоять, облокотившись на металлическую поперечину, переступая с одной ноги на другую, становилось тяжело, Болеслао садился неподалеку на скамейку, чтобы о чем-нибудь поразмышлять или наоборот, чтобы забыться, ни о чем не думая, или чтобы о чем-нибудь вспомнить, что-нибудь пожевать (впрочем, он никогда ничего с собой не носил в отличие от некоторых одиночек, которые едят в парках), или просто, чтобы отдохнуть, продолжая издали, как зачарованный, смотреть замечательный, всегда разный, невероятный, неправдоподобный и вместе с тем абсолютно реальный спектакль в исполнении фигуристок (его глаз без малейшего труда исключал/выбрасывал из поля зрения подростков противоположного пола).
В один из вечеров Болеслао, опустив голову, разглядывал песок, блестевший как золото в лучах заходящего солнца, когда вдруг заметил, что кто-то подходит к нему и поднял глаза, немного ослепшие от золотого блеска песчинок. Стройная фигуристка приближалась восхитительно неуклюже, так как ей приходилось на роликовых коньках идти по песку, что заставляло активнее и чаще демонстрировать изящество точеных коленок, которые открывала короткая, обычная для этого вида спорта юбка. Болеслао увидел безукоризненной формы коленки девушки, летящую белую юбку, белые короткие носки, ноги, грациозно обезображенные коньками, но выше он ничего не различал, потому что ему мешало весеннее солнце. Девушка остановилась перед ним.
Это была Флавия.
— Привет, сосед, никак не ждала встретить тебя здесь.
У Болеслао остановилось сердце, и какое-то время, глядя на себя как бы со стороны, он соображал, сколько может протянуть человек с остановившимся сердцем. Так как оно не возобновляло своей работы, решил жить дальше без него. Приставил козырьком ладонь к глазам, закрываясь от солнечного света, и увидел юное, с изумительно правильными чертами лицо Флавии, ее очень коротко остриженные, но густые каштановые волосы, отливающие на солнце медью, «найк», обтягивающий торчащие соски, еще без грудей (Флавии тогда было около четырнадцати), голые руки, на которых вечерние лучи делали заметным нежнейший светлый пушок.
— Привет, Флавия. Я часто прихожу сюда. Так же как и все, кто на пенсии.
Флавия ненадолго присела рядом, и Болеслао почувствовал себя неловко, потому что видел только ее силуэт, в то время как она, наоборот, под беспощадным, еще достаточно высоко стоявшим солнцем во всех подробностях могла разглядеть всю неприглядность одиночества и старости, уже изуродовавшей его внешность.
— Но я прихожу сюда почти каждый вечер, Болеслао.