― Как скажешь.
― Все равно. Можешь грубить, сколько хочешь, Драко, но даже ты не можешь отрицать, что мы были связаны. Больше, чем ты когда-нибудь будешь со своей тупойгрязнокровкой.
«Больше? Ты не представляешь. Нет ничего больше».
― У нас ничего не было.
― Ты не любил меня? Может, хоть чуть-чуть? Это даже не приходило тебе в голову?
Где ты была в последние годы, Пэнси? Он – Малфой. Он не умеет любить. Даже если захочет, - говорил он себе, - не сможет. Сын мертвого Пожирателя Смерти, насиловавшего, калечившего, пытавшего, убивавшего. Его не учили ничему другому. Он научился ненавидеть даже любовь матери. Сжимался от нее. Объятия, поцелуи, – и не так, как смущенно жмется большинство сыновей. А так, как учил отец.
Спросите Драко о любви, и все, что он сможет сказать – что любил только один раз. Отца. И это его полностью уничтожило.
― Драко? ― ее глаза мерцали. Надежда, отчаяние, ожидание – в крошечном отблеске света.
― Что тебе еще сказать? ― прошипел он, ― Ты была не больше, чем дырой для е*ли, Пэнси.
Драко сам вздрогнул от своих слов. Потому что в этом жестком отказе было что-то знакомое. Что-то - в ней, стоящей перед ним вот так и вдруг сникшей от его слов… у него перехватило дыхание. Он что, никогда так раньше не делал? Разве это так уж невозможно? Потому что, кажется, с Пэнси у него получилось.
― Извини, ― вырвалось у него. ― Я не хотел.
Драко не знал, что вызвало такую реакцию. Его предыдущие слова, или его извинение.
Пэнси шмыгнула носом.
― Я… я больше не знаю тебя, Драко, ― сказала она надтреснутым голосом.
Извини, ― повторил он.
― Почему… почему ты не можешь просто… просто выбросить ее из головы? ― Пэнси шагнула вперед. На щеках темные пятна, глаза припухли. ― Ты сказал… сделал… столько ужасного, Драко, но я могу… забыть. Обо всем этом, может быть. Я попытаюсь. Только… разве ты не помнишь, что у нас было?
Он помотал головой. Ему это не нравилось. То, как она унижалась перед ним. Никто, никогда не должен быть в таком отчаянии. Как он. Как он – из-за Грейнджер.
Его сердце защемило из-за боли Пэнси. Потому что у этой боли вдруг оказался такой знакомый вкус. Мерзкий и грязный. От которого невозможно избавиться.
― Не мучай себя, Пэнс, ― буркнул он, ― У нас ничего не было. Не трать слез.
― Как ты можешь так говорить?
Потому что он медленно цепенел. Потому что стоять перед ней было все равно, что перед зеркалом. Кусочек отражения капли его боли.
Драко почти. Симпатизировал. Вдруг. Так быстро, что даже странно. Почти сопереживал.
― Я просто… просто не думаю, что нам надо продолжать отношения, Пэнси.