Ковер - потому что красив и богат,
Но скажет правду булат.
Кубок соврет - он выпит до дна,
Кувшин - потому что в нем много вина,
Обманет пустой и тугой кошелек,
Но скажет правду клинок".
- Теперь скажи это по-армянски. - Отец Льва был армянин.
Абу Халиб перевел. Стихи остались стихами.
- Теперь на языке моих варягов.
Абу Халиб сказал, причем так, как принято у скандинавских скальдов, слово в стихах заменялось двумя-тремя: например, "кошелек" он назвал "желудок для золотых лепешек", а "кубок" - "кошелек вина"...
По варягам было видно: перевод им понравился.
- Похоже, что ты не шпион, прикидывающийся поэтом, а поэт, прикидывающийся шпионом, - сказал Лев.
Половина свечей погасла от хохота (василевс пошутил!)...
- Я куплю... эти стихи. - Лев покачивал кинжал, держа его пальцами за самый конец клинка.
- Я был бы счастлив подарить... - хрипнул перс.
Лев недоуменно поднял глаза на этериарха.
- Василевс сказал: куплю, - твердо и тихо изрек тот.
- Цену назначит Мраморная Рука, - добавил Лев и повернулся к выходу. Этериарх - за ним, сопроводить до постов первого пояса внутренней стражи.
Еще одно происшествие той же ночи
Украли статую с ипподрома. Это случалось то каждый месяц, то вдруг следовал перерыв на полгода, даже на год, и опять начинали таскать, даже чаще прежнего. Статуи находили всегда: они были очень большие, а в Городе было много платных глаз. Воры были не так заметны, как статуи, выследить их было труднее, и отчаянные ночные кражи продолжались.
Полнеющий краснолицый начальник Города - эпарх - привык к этим пропажам. "Вор, стремящийся украсть солнце... Может быть, его сын будет великим полководцем?" - шутил эпарх. "Хуже, если бы воровали живых людей, но столь же высоких", - глубокомысленно ронял он на пиру. "Смотрите, как бы они не украли Золотой Рог", - издевался он над городской стражей.
Но временами собственные шутки переставали веселить эпарха. Ипподром - в самом центре города, возле дворца и святой Софии. "Хватайте всех, кто вчера надорвал себе живот!" - кричал ополоумевший эпарх. Он становился мрачным. Говорил, что надо приковывать на ночь к каждой статуе по три человека из стражи. Грозился сам спать на ипподроме.
Потом статую находили, ставили на место. Являлся эпарх. Задрав голову, тяжело дыша, смотрел на бронзовое лицо, спрашивал: "Ну, будешь еще бегать, порождение Гомера?", подходил поближе и тихо говорил: "Чушка бронзовая. На что тебя переплавить?" Напугав так произведение античного искусства, он уходил.
В эту ночь с ипподрома унесли Елену Прекрасную из зеленого эфесского мрамора. "Все течет, как говорил Гераклит, земляк этой статуи", проворчал эпарх. Согласно его приказу о таких случаях ему сразу же докладывали. "Почему они никогда не унесут Гермеса - покровителя воров?" Но в голосе эпарха не было ни ехидства, ни философической усмешки. Он был осунувшийся и скучный. "Запереть вход в гавань! - заорал он свистящим со сна голосом. - Запереть до тех пор, пока не найдется эта мраморная языческая девка!" Теперь он повеселел, на лице выступил румянец.