Очень часто сам акт мести приходится на так называемые дни предменструального и постменструального синдрома, а также на климакс. Нередко случается и послеродовой психоз — по этой причине в любом уважающем себя роддоме есть психиатр. Не знаю, как сейчас, но раньше это было обязательным, существовала инструкция Минздрава. Вообще же женская жестокость во много раз превосходит мужскую, чтоб вы знали, Игорь Владимирович.
— Убийство из мести для женщины — это спонтанное деяние? — Воротов с тоской посмотрел на сводки, лежащие перед ним.
— По-разному бывает, — лаконично ответила Елена Николаевна, — все зависит от глубины нанесенной обиды.
— Спасибо.
— Не за что. Не хотелось бы, чтобы вы плохо думали обо ВСЕХ женщинах, Игорь Владимирович.
— Я постараюсь, — неопределенно пообещал Воротов.
Катя в ярости металась по квартире. Ну не черт побери же их всех, а? Ну не сволочизм ли? Куда все подевались, в Богу душу мать! Даже Нинки нет на месте. Нинки, которая всегда под рукой, — и той застать невозможно. Блин, что делать, к кому бежать, кому в ноги кидаться?
Катя в который раз безуспешно набирала номер Ларисиного телефона. В который раз плакалась автоответчику и срочно, слышишь, срочно просила перезвонить. Померанцева уже плотно забила пейджер Сафьянова своими мольбами немедленно, не откладывая, связаться с ней. Долгов, паскуда, тоже был в недосягаемости. Что делать, что же делать-то?
Подходил час шейпинга. Эти занятия Катя не пропускала никогда, это было святое. Один раз слабину дашь — и пошло-поехало: то одно неотложное дело будет возникать, то другое. Растолстеешь, как свинья. Нет, шейпинг и бассейн ни на что не менялись в Катерининой жизни, ни под каким видом. А теперь вот Катя от телефона отойти не может. Сидит как привязанная, ждет неизвестно чего. Тьфу ты, дьявол! Но сегодня, видать, придется даже шейпинг пропустить. Гори они все огнем, ясным пламенем. И неизвестно, что больше страшило, повергало в трепет в данный момент — вынужденный отказ от занятия своим телом или то, что плотно в последнее время окружало ее, продыху не давало, такую тоску навевало — хоть скули. И то и другое терпеть было совершенно противно померанцевской натуре и вызывало исступленное негодование женщины, привыкшей распоряжаться собой и своей судьбой исключительно и бесповоротно по собственному усмотрению.
Померанцева решительно подошла к бару, открыла его и выставила на стол кем-то принесенную огромную коробку конфет. «Нажрусь всем назло», — мстительно подумала Катя. Она опустилась в глубокое кресло, прикрыла глаза и, смакуя давно забытый вкус шоколада, попыталась расслабиться. Но тут же в голову полезли, как тараканы, всякие поганые мысли: «Броситься сейчас к Юре, клясться и божиться, что я ничего не знаю, что я ни сном ни духом… И что? Выслушает молча. А потом удавит как-нибудь втихоря. Что наводить-то на себя лишний раз? Зачем напоминать о себе? А может, он и безо всякого напоминания удавит. Просто от злости, что я жива, а Алевтины его нет уже». И Померанцева совершенно отчетливо увидела собственный некролог в газете. Свое красивое, значительное лицо в черной рамке. Словечки там разные, типа «Безвременно ушла талантливая актриса, незаурядная личность… Нам будет тебя не хватать, Катя, прощай…»