— И чем же Коляда была так уж знаменита?
— Она лечила. Предсказывала будущее. И никогда не ошибалась.
— Что же она…
— Себя не уберегла? — подсказала Верещагина. Какое-то время они ехали молча. — Только совсем незнакомые с экстрасенсорикой люди думают, что человек, который владеет магическими средствами, будет всегда наслаждаться и никогда не страдать. Это ошибка, уж поверьте моему опыту. И все-таки я тоже думаю: почему? Алевтина была очень осторожна. Она хотела жить. И очень боялась умереть. Она почему-то думала, что умрет во сне и ее мертвое тело долго пролежит в квартире, пока не хватятся. Она даже собаку боялась завести, говорила: «Умру, никто не заметит, пес испугается. А потом проголодается и будет меня грызть». Вы можете мне не верить, но я и позвонила потому, что не хотела, чтобы она лежала так. Да, будущее она видела. А то, что себя не уберегла, так тут есть один нюанс. Хирурги, как известно, не делают операции своим близким. Какие у них на это причины — не ведаю. Но то, что очень трудно гадать близким людям, — это очевидно. Вообще чем больше знаешь о человеке — тем сложнее заглянуть в его будущее.
— Как это? — не понял Кудряшов.
— Все предсказания основываются на интуиции. А факты, информация конкретная ее забивают. Это такая, знаете, очень тонкая материя, интуиция. Она просто выключается, когда ты много знаешь о человеке. Тогда начинают работать логика, жизненный опыт со всеми своими моделями и стереотипами, отношение к человеку. Да всё, что угодно. Интуиция — это чувство звериное, надличностное. Это ориентация во времени и пространстве без помощи высшей нервной деятельности. Ну, как вам еще объяснить? Неужели вы никогда не чувствовали, что такое интуиция?
Кудряшову стало обидно: ясно, что, рассказывая эти легенды, его принимают за полного кретина. «Ну, ничего. Логика меня еще никогда не подводила». И мстительно произнес:
— Так как же вы, Лариса Павловна, не предугадали заранее смерть своей подруги?
— Да именно потому, что она была моей подругой и я ее слишком хорошо знала. Господи, неужели непонятно? Я же вам только что долго объясняла — почему.
Верещагина замкнулась. Замыкалась она быстро, словно устрица. Вот только что была видна нежная, беззащитная субстанция, вдруг — хлоп! — непробиваемая твердь. Верти в руках сколько хочешь, но это будет уже другое существо.
— Предположим, — не сдавался, однако, Кудряшов, — но как же вы тогда догадались, что Алевтины Григорьевны больше нет?
— Не знаю, честно. — Верещагина и вправду выглядела растерянной. — Я возвращалась от Кати. Было часа три, по-моему. Народу на улицах — никого. Я остановила машину, открыла окна. Люблю, когда раннее утро, когда усталость после бессонной ночи… Я вспомнила Алевтину, она тоже любила эти часы, она и ложилась-то всегда где-то после пяти утра, не раньше. Говорила: только с полуночи до пяти и живет, остальное время — пустое. Я не могу вам объяснить, что произошло. Но я вдруг поняла, что Алевтины больше нет. Нет и всё. Мне стало страшно.