Кудряшов был в форме. Не в смысле милицейского кителя, а в смысле физического и морального состояния. С одной стороны, это был, несомненно, плюс. С другой стороны, когда Кудряшов чувствовал себя в форме, он тут же возносился в патетически высокие облака самоуверенности и самодовольства, пребывания в которых всегда и опасался его друг Воротов. Причем не без основания. Поскольку все Славины неприятности, аферы и авантюры выпадали именно на эту пору. Потом, когда проходило время и Кудряшов снова твердо обосновывался на надежной почве реальности, он сам не без удивления осматривал только что прошедшие ситуации, охал и ахал, хлопал, потрясенный, себя по коленкам, и тогда уже отношение Славы к себе полностью зависело от того, пронесла ли его нелегкая или ткнула носом в лужу. А бывало по-всякому, по-разному. Хотя Кудряшов был несомненным везунчиком, и то, что другому не обошлось бы ни в жисть, Славке обходилось. Но ведь это не могло длиться вечно.
Однако сейчас Кудряшов ни о чем таком не думал. Он уверенной поступью двигался к намеченной цели. А именно на одну из квартир, где он встречался со своими дорогими осведомителями. С осведомителями, которых он, впрочем, так же, как многие его товарищи-коллеги, никогда никому не выдал бы и в страшных муках, с осведомителями, которых он не раз прикрывал грудью, ради которых готов был пожертвовать и жизнью. И не потому, что больно-то уж любил их и уважал. А потому, что без них какой он опер, какой розыскник? Источник информации дорогого стоит. А хороший источник вообще бесценен.
Кудряшов, разумеется, первым прибыл на свидание с интересующим его человеком. И не только потому, что так положено: не топтаться же сексоту у дверей явочной квартиры в нетерпеливом ожидании, когда же можно будет настучать на друзей-товарищей. А потому, что Кудряшов вообще всегда приходил загодя на все встречи-свиданки. Вечно он слонялся за полчаса до назначенного срока и под часами с букетом, и перед официальными дверьми — везде. Свойство такое было у Вячеслава Степановича, уж очень он всегда боялся опоздать. Обдумывая однажды эту свою времяраспылительную особенность, Кудряшов понял, что проистекает она из излишней его тревожности, из какой-то глубинной неуверенности, неизвестно откуда взявшейся. Если подсчитать, сколько минут провел Слава в таких вот ранних приходах, набрались бы годы бесплодного, пустого томления. Но бороться с этим было абсолютно бесполезно, можно даже сказать, вредно. Поскольку, как только Слава принимался точно рассчитывать время, он начинал безнадежно опаздывать. Вот такие чудные отношения были у Кудряшова со временем и пространством. Но Слава со странностями этими уже смирился. Не дергался, не рыпался. Приобвык. Спокойно принимал все как есть.