— А я что?
— А ты глаза откроешь — и снова проваливаешься. Неужели ничего не помнишь?
— Так, местами. А дальше что?
— Я все дежурному объяснила, он нас осмотрел, меня в травмпункт отправил с носом, а тебя оставили.
— А чего ты родителям моим не позвонила? — задала наконец Ляля самый важный для себя вопрос. Но у Светки на все имелось оправдание:
— Ляль, да они мне этот нос часа три чинили, я даже маме звонить не стала. Да ее и дома не было… Я только к утру до постели добралась. И вообще, дурочка, я для тебя старалась. Подумала: если я им объяснять буду, они решат, что тебя точно убили. А если твой голос услышат, им не так страшно будет.
На этом обсуждение происшествия закончилось. Еще немного поболтав о том о сем, девочки распрощались. Ляля не собиралась ни в чем обвинять Светлану, но, положив трубку, поняла, что подругу она потеряла. Между ними возникла незримая стена. Лялину трагедию Светка восприняла так, словно ничего особенного не произошло. Тем более что сама Лялина подружка отделалась легким испугом.
Еще две недели Ляля из дома не выходила: синяки постепенно проходили, раны зажили, ребра болеть перестали — но унять душевную боль было невозможно. Сколько ни приказывала себе Ляля забыть случившееся, ничто не помогало. В памяти всплывали сцены насилия: причем вспоминала она не столько самих парней, сколько звуки их голосов, запахи и боль. Иной раз, зажмурившись, Ляля видела перед собой Сяву. Но Кирилл — и лицо, и фигура — расплывался в какой-то дымке. Оставались лишь жестокие, хлесткие удары. Ночные кошмары не переставали преследовать Лялю. Алла Николаевна всерьез волновалась и сто раз пыталась уговорить дочь пойти к психологу. Но Ляле даже представить себе подобный визит было страшно. Она и с мамой-то категорически отказывалась обсуждать больную тему, что уж говорить про чужого человека.
Заливистого смеха дочери в этом доме не слышали с того самого злополучного вечера. Выздоровев физически, Лялька окончательно впала в апатию. Родители делали что могли: доставали билеты на любимые выставки и в театры, созывали своих и Лялиных друзей, даже разорились на недельный круиз по Волге, но это не помогало, Ляля все больше замыкалась в себе. От походов в некогда любимые места отказывалась, с гостями старалась проводить как можно меньше времени, а во время круиза сидела в каюте.
Вернувшись домой, Ляля и вовсе перестала выходить из своей комнаты. Свернувшись калачиком на кровати, она часами анализировала все, что произошло. Эта трагедия изменила, сломала всю ее жизнь. Дни размышлений привели ее к определенным выводам: «Сама и виновата! Только я, больше никто! И при чем тут Светка? Светка и не в таких компаниях бывала, что ей терять? А я… Ведь в глаза их не видела, а поехала. Дура дурой. Поделом мне, поделом». По ночам Ляля тихо плакала в подушку, чтобы не слышали родители. Ей хотелось кричать от душевной боли, но она из последних сил пыталась сдерживаться. Правда, это не всегда удавалось, и от самобичевания Ляля переходила к всплескам ненависти. Она упивалась сладкими фантазиями на тему мести. Какие только изощренные наказания не приходили ей в голову: кастрировать насильников, оставить их истекать кровью, связать и избить, унизить, уничтожить…