— Прости, паша мудрый и милостливый, но ведь после Ахмата ты меня Москву воевать пошлешь.
— На то воля аллаха и султана.
— Но я и мои ватажники в аллаха не веруют, а русская земля им родная.
— А скажи мне, атаман, от кого ты убежал когда-то?
— От князя.
— А ватажники? Они ведь тоже от князей бежали. И ты думаешь, им князь Иван мил и дорог?
— А отчина, мать-земля родная?
— Если ты на земле раб, она тебе мачеха. А если султан тебя высоким именем пожалует, землю, как князю, даст, гарем подарит, ах какие гурии рая будут в нем! А воинам твоим волю даст, только пусть служат султану верно. Понял, какое дело тебе предстоит? Сделает султан всемилостивейший тебя своим тудуном в каком- нибудь городе. Плохо ли?
— А если я не соглашусь?
— Ты же умный мужик. Не для того я тебя из вонючего подвала вытащил, чтобы снова туда бросить.
— Ну что ж, паша, тудуном, так тудуном!
— Слава аллаху. Я и не ожидал иного ответа...
В сумерки фрегат подошел к Кафской пристани. Город, который Василько когда-то видел в огнях, теперь был окутан серой вечерней пеленой. По небу плыли рваные тучи; они заслоняли серп молодого месяца, и над городом опускалась темень. Если месяц
выходил из-за туч, то на темно-синие морские волны раскатывалась золотистая дорожка.
Василько в сопровождении молодого турка-матроса сошел на берег. Город был сильно разрушен, и никто за прошедшие три года не начинал отстраивать его. Люди ютились в развалинах, либо отгородив себе комнатушку, либо приткнув к стене какой-нибудь навес, защищавший их от непогоды.
Вот и Сенат. Василько остановился около дома, вспомнил дни мятежа и поражения. Вознесла его судьба в ту пору высоко, но и бросила безжалостно в самый низ... Сейчас снова идет он к неведомой жизни, много обещано ему, но разве знает человек, что ждет его впереди? Яркая мысль осветила голову — а вдруг Ольга здесь, он найдет ее и тогда... «Турка придушу и на корабль не вернусь»,— думает Василько, и тут же возникает вопрос: а куда идти? Может, взять жену на корабль и с ней вместе идти навстречу судьбе?
Ко двору, где когда-то жил Семен Чурилов, Василько подходил с тревогой в душе. Бешено колотилось сердце. Вот знакомые ворота, вот и дом. Проломлена черепичная крыша, местами замело ее пылью, и уже поросли эти места молодой зеленой травкой. Василько толкнул створку ворот, она распахнулась, и двор, заросший полынью и репейником, предстал перед ним в ярком свете открывшегося месяца. Через двор, вглубь за сараи, протоптана тропочка, Сокол, хотел пойти по ней, но раздумал: ее, наверно, протоптали случайные люди, сокращая свой путь с улицы на улицу. Тишина на дворе тяжелым камнем легла на грудь атамана. Он присел около тропки на камень, обхватил голову руками и замер надолго: надежда на встречу с желанными ему людьми ушла безвозвратно.