— Здравствуйте, Таня, — услышала я за спиной, — вот мы и встретились. Наедине.
Не знаю, почему у меня в голове родилась мысль, что ему нельзя смотреть в окно. Я внезапно поверила, что Максим тоже пытается спасти ребенка. Я постаралась закрыть окно своей спиной.
— А грим ваш, Танечка, немножко потек… И зачем такой хорошенькой женщине этак над собой измываться?
— Во всех я, душенька, нарядах хороша, — не удержалась я и обернулась к Шахмину.
Он улыбался своей змеиной улыбкой. Только сейчас я заметила некоторую дегенеративность шахминской ухмылочки. Вот, подумалось некстати, живешь так, живешь, думаешь, что ты выглядишь умно и достойно, а на деле — и рожа кривая, и улыбка дебильная.
— Это вы правильно подметили, — еще шире ухмыльнулся гадкий и лысый Шахмин, — вы весьма хороши, Танечка… Только вот где же наш наследник? Где наш принц Тьмы?
— У вас, Виталий Викторович, какие-то фантазии в голове бродят, — сказала я равнодушно, — что это вы про принца Тьмы ерунду придумываете? А Аня Трубина у вас была кем? Принцессой Тьмы, что ли?
Он дернулся. Кажется, я затронула запретную для себя тему. Ну в самом деле, куда это ты, простая смертная Иванова, со своим свиным рыльцем направилась нахально и некстати в калашный ряд?
— Я ни про какую Аню ничего не знаю… — По его взгляду можно было понять, сколько осталось моему бренному телу существовать под одним солнцем с Виталием Викторовичем. Прямо скажем, маловато мне осталось, но это на его взгляд. Наши с ним убеждения были слишком полярны, чтобы прийти к консенсусу. Или как там его? Тангенсы с котангенсами…
— Да бросьте, Виталий, — я увидела в окно, что мальчишек не видно, и позволила себе плюхнуться на диван, положив ногу на ногу в тренчиках с таким видом, будто я в ажурных чулочках, — все вы про Аню Трубину знаете. Даже лучше меня осведомлены.
— Считайте, как вам хочется, — пожал он плечами, — так вы не скажете, куда вы дели Марка?
— Не-а, — лениво протянула я и зевнула, — не скажу…
— Что ж, — процедил он сквозь зубы, — пеняйте на себя.
— Да что вы говорите? — удивилась я. — И как это я должна на себя пенять? Вы что, отрежете мне язык и вырежете на спине перевернутый крест?
Он вздрогнул. Я задела его за живое. Его обычно красное лицо позеленело. От злости, наверное.
— Сейчас вы пойдете со мной, — сказал он тихо и внушительно, гипнотизируя меня ленинским прищуром, — вы сами отказались от моей поддержки. Если бы вы сказали мне, куда дели мальчика, я бы отпустил вас. Но теперь вам не будет пощады от Саммаэля.
— Вы хотите, чтобы мне стало страшно? — безмятежно поинтересовалась я. — Сейчас я попробую специально для вас изобразить на своем лице дикий ужас.