Мыло вонюченькое и мылится плохо: дезинфекционное, значит. Теперь — кружевное белье герцогу: солдатские кальсоны-рубашка бязевые, чистые, ветхие, небывалого срока годности. Купили по дешевке у части как списанную ветошь, знаем-проходили. Пижама: костюм рабочий черный, тоже бязь, ткань просвечивает на лампочку. Явно списано в колонии, зековские обноски.
Так; я попал в стационар. Это я удачно зашел. Интересно, назавтра они меня выкинут или подержат немножко.
Палата — та же казарма (или камера, но просторная). Шконки в два яруса, тумбочки, табуреты вокруг двух столов по центру. Я карабкаюсь на свой верх. Простыни серые, влажные — но чистые. И я чистый. Хорошо после душа, особенно первые полгода.
… — На у-жи-ин! — будит пение сестры. Или воспитательница, или надзирательница, она же нянечка, кто они тут все есть.
Столы на четверых застелены клеенкой. На ужин дают остатки обеда, объяснили мне. Но без супа. Заведующий этим центром социальной адаптации, как их гадюшник официально звучит, явно бывший моряк: это на камбузах так жрать заведено, народ поясняет.
Шлепнули черпак тепловатой ячневой каши. Где специально учат поваров невкусно готовить, хотел бы я знать. Казенные повара знают секрет: еда себе как еда, а в глотку не лезет. Аж ручонками в гланды упирается.
Бабы тоже едят. Одеты в больничные халаты. Острижены все коротко, но не налысо. Иначе бы такие истерики были, что бабий бунт все по кочкам разнесет.
И все тут интересного возраста: лет от сорока до пятидесяти. Моложе — еще есть силы грести по жизни, а за полтинник народ свое уже отпрыгал. На кладбище ряды безымянных могил. Придет ли кому-нибудь в голову поставить памятник Неизвестному Бомжу? А ведь это эпоха, ребята.
— Ты че здесь?
— По пьяной травме залетел.
— А я сам. Передохнуть немного. Печень не отпускает, тля.
— Они, твари, работать заставляют. Фигней заниматься. Пристройку к себе какую-то делают.
Беседа после трапезы способствует пищеварению, а как же. Чай светлый и содой пахнет. А чем ему пахнуть — островом Цейлон? Соседи мои — битые, искореженные и беспечные мужики. За что люблю нашего брата — за беспечность, нрав легкий, злобы нет.
У одного ломаный нос размазан по центру лица, его и кличут Боксер. У другого очки в желтой проволочной оправе, и хоть очки эти китайские и цена им на рынке триста рублей, а в мусорном баке попадаются бесплатно, но зовут Доктором. А третий — мелкий востроносенький шплинт, рябенький, лысенький, Сява он сява и есть.
И тут — удар под дых.
— Вы где курите?
— Где-где — в звезде! Курильщик — враг народа, не знаешь?