— Трубы горят? — глумится он.
А ведь один удар ребром ладони по горлу — и покойник. Да ведь найдут, вот в чем беда. Вру, не найдут, на хрен он ментам сдался, прижучат первого же попавшегося бомжару, и дело с концом. А кому потом товар сдавать будешь?..
— До тридцати семи лет я вообще не знал, что такое головная боль, хоть с похмелья, хоть на ринге, — душевно жалуюсь я, строя отношения.
Барсук запускает руку в ларь, заменяющий ему письменный стол, и достает голубоватый пластиковый флакон 0,7 «Help» — стекломоя. Цена его полтинник, и от него два месяца назад загнулся Узеня.
— Вот спасибо, — говорю я. Это изопропилен, технический спирт, сто грамм — а следующую сотку уже пьешь нектара в райских кущах. — И дуста на закуску, да?
— Че рыло-то воротишь, — бурчит он. — Люди берут, не жалуются.
— А ты часто слышал, чтоб покойники жаловались?
— Так а че те надо? — кривится он, но убирает свой яд и ставит на ларь розовый лось он. Экономный парень. Девяносто пять грамм — по сорок пять рублей за флакон, если место знать.
Я забираю флакон и обратно одну рубашку.
— Куда потащил?
— Один флакон — одна рубашка. Два флакона — две рубашки.
— Нет у меня больше розового! Зайди завтра — отдам.
— Ты — отдашь?! Рубашечка, кстати, — чистый хлопок, смотри.
— Ну нету, честно говорю.
— Давай чего есть!
Барсук правильно прикидывает силы и расклад и добавляет флакон «Ландыша» — восемьдесят пять грамм, цена та же, кпд тот же: семидесятиградусный нормальный спирт. В аптеке это все в полтора раза дороже. Если есть. Если пустят. Если дадут…
Время к двенадцати. Солнышко вышло и греет. Бабье лето, тепло. Стена нагрелась, и сидеть, прислонившись спиной к теплым кирпичам, приятно. Кусты закрывают до окон первого этажа, листья еще не все облетели, и я здесь отдыхаю в собственном саду. Недалеко воробьи чирикают, на детской площадке мелкие галдят, из форточки вверху справа борщом тянет. Мысленно я ставлю Богу свечку: вот и еще день жизни. Когда быть лучше, чем не быть — чего еще надо?
Я выпил половину розового, закусил помидором, сплюнув гниль, и засмолил сигареткой — на две трети целой. Допил, закусил сырком и еще полсигаретки выкурил. После этого надо посидеть немного — чтоб приход был весь. Дышать неглубоко, чтоб не вентилировать зря легкие, не улетучивать кайф, он только завязывается. Глаза оказались прикрыты, и под веками светлосерые и темные пятна сливаются в муаровый узор, расцвеченный прихотливым желто-красным крапом. Эти текучие переливы теней неуловимым образом передают картины детского покоя, уюта, любви и надежд юности, и саму атмосферу юношеской свежести: и бесконечные расширяющиеся коридоры будущих твоих жизней, и увлекающий зов радости и победы на всех путях, и лица мамы и папы становятся их голосами, теплая родная рука обнимает тебя, и ничего уже больше не нужно.