Экзаменуемые пацанята терпели изо всех сил. Конечно, слезы выступали почти у каждого — ну, мелкие же еще! Бывало, мычали, не раскрывая рта, вскидывали страдальчески головы, дергались после каждого удара, извивались под розгой, кто-то и голени отрывал от лавки, правда, тут же вытягивался снова, планки сжимали до побелевших костяшек на кулачках, но с лавки не удрал ни один. С криками было сложнее. Порой, после особо громкого стона, комиссия совещалась, не признать ли это нарушением правил, но обычно выносила решение в пользу испытуемого. Двое мальчуганов все же не выдержали и издали явственные выкрики: один после двенадцатого, другой после тринадцатого удара. Их, понятно, тут же сняли. Еще один после особо болезненного удара оторвал ладошку от планки и рефлекторно попытался прикрыть пострадавшие ягодицы, тут же, впрочем, опомнился, схватился за планку вновь, но дело уже было сделано. Вся троица, провалившая экзамен, никого не стесняясь, горько рыдала, не помогали даже родительские утешения.
Игинкат, конечно, больше всего переживал за Ивле, но тот хорошо справился с испытанием: почти не дергался и даже постанывал тише остальных. Возвращаясь к родителям, счастливый, хотя и малость прихрамывающий пацаненок завернул к Игинкату поделиться своей радостью. Устраивать обнимашки на глазах всего зала было как-то не по-мужски, обошлись тем, что дружески хлопнули ладонью о ладонь. Старшему мальчику внезапно очень захотелось взглянуть на следы на теле своего юного приятеля. Ивле кобениться не стал и охотно повернулся к нему попкой. Пятнадцать вспухших красных полос почти не оставили белого цвета на маленьких ягодичках. Было искушение их пощупать, но Игинкат с ним справился, малышу и так больно. Оставалось только удивленно присвистнуть и восторженно протянуть: «Ну, ты силе-он!». Ивле, гордый своей победой и тем, что ее по достоинству оценили, улыбаясь во весь рот, потопал к родителям и, едва успев надеть трусы, оказался в материнских объятиях. Тут уж можно было и поласкаться, с героя не убудет. Так же радовалась и семья, занимавшая соседние стулья, чей сын тоже успешно выдержал испытание. По-хорошему, чтобы не мешать продолжению экзамена, празднующим семьям следовало бы покинуть зал, но по регламенту всем воспитанникам следовало оставаться здесь, пока не будут оглашены итоги. Расцелованные во все места пацанята даже нашли в себе силы усесться на стулья, хорошо, что сиденья у тех были мягкие.
Очередь Игинката подошла последней. Самым трудным оказалось стянуть с себя трусы на глазах у всего зала. Да, во время предшествующих тренировок он уже привык к публичной наготе, но там ведь присутствовали только мальчики и мужчины, а здесь и взрослых женщин полно. Конечно, все ведь было рассчитано на мелких пацанят, которым и скрывать-то особенно еще нечего, а материнская поддержка в такой трудный момент ой как нужна, но он-то уже большой… Но делать было нечего, оставалось засунуть стыд куда поглубже и исполнять свой долг. Ну что ж, если на него сейчас станет взирать столько глаз, значит, он должен быть безупречен! Решительно стащив с себя последнюю тряпицу и не глядя бросив ее на сиденье стула, Игинкат расправил плечи, строевым шагом, как на параде, промаршировал к лавке, отрапортовал комиссии о своей готовности и бестрепетно опустился животом на лавку. Так, теперь надо принять максимально эстетичную позу: вытянуться в струнку, свести ноги вместе, оттянуть носочки (плевать, что правую ступню со вчерашнего дня украшает безобразный синяк!), крепко взяться за планки и дальше постараться делать вид, что это не его секут.