А я ничего,— отступая, пробурчал рябой — он был в одинаковой мере наглый и трусливый.
То-то и оно — всяк умен: кто сперва, кто опосля! — не преминул съехидничать Митрошка.
Епишка метнул на косоглазого недобрый взгляд, сплюнул и процедил сквозь зубы: *
- Я к тому, что через Верховские земли ордынцев прошло тьма-тьмущая, нынче их там не счесть. Уразумел, атаман?
Гордей встревожился, недоверчиво переспросил:
Говоришь, много?.. А не врешь ли ты, Епишка? Выходит, оттуда они в Серпухов пригнали?
Дюже мыслишь о себе, атаман...— Почувствовав, что гроза миновала, снова развязно отвечал Епишка.— Дел у меня других нет, врать тебе. Коль сказал, значит, знаю. А на Рязанщине и Тарусчине их нет.
Гордей задумался, пытливо посмотрел на рябого, поинтересовался:
И откуда ты про все ведаешь? Случаем, у татар в поводырях не ходил?
Епишка вздрогнул, побледнел, но сдержался, с вызовом бросил:
А хоть бы и так!
Гляди, Епифан, мелешь много,— покачав головой, сказал атаман; он был обескуражен вестью, что ордынцы находятся там, куда собралась идти ватага. Кивнув на незнакомцев, которые пришли с Епишкой, спросил только: — Они-то откуда? Что за птицы?
Птицы они, чай, такие же, как и ты, Гордейко! — дерзко молвил Епишка и вдруг закричал: — Ты чего меня пытаешь? Не все одно тебе? Не хужей они дружка твоего, острожника! Его давно кончить надо бы, а ты за собой водишь!..
Гордей, махнув рукой, отвернулся от Епишки и направился к монахам и крестьянам, по-прежнему стоявшим посредине двора. Они с опаской косились на лесовиков, но особый страх у монастырской братии вызывали почему-то рябой с его дружками. Каждое их движение приводило монахов и трудников в волнение. Когда атаман потребовал от монахов накормить ватагу, те сразу оживились и стали клясться, что ордынцы ничего не оставили в монастыре. В большинстве это были пожилые старцы, молодые чернецы отмалчивались. Особенно усердствовал грузный, небольшого роста старик с отечным лицом. Тряся седой бороденкой, он призывал в свидетели пресвятую троицу.
Ты-то кто будешь? — резко спросил его атаман.
Я?..—Монах так и застыл с открытым ртом.— Я?,. Я — ключник монастырский,— ежась под его тяжелым взглядом, выдавил наконец.
А!. — едко воскликнул Гордей.— Так ты ключник! Тогда понятно. Говоришь, ничего не осталось?
Видит бог, ничего, добрый человек,— отчаянно замотал головой старик.
—- Поглядим сами! Клепа, Ивашко, Рудак, со мной пойдете!
Оттолкнув монаха, стоявшего у них на дороге, лесовики направились к монастырской трапезной. Едва они успели подняться на крыльцо, как к старому ключнику подскочил Епишка. Схватил его за ворот выцветшей черно-бурой рясы, рывком повалил на землю и стал трясти, исступленно выкрикивая: