, но в
Другом. Появление Другого с прописной буквы связано с вербализацией, символическим, речью. Он не просто связан с речью, но является ее источником. Речь исходит не из
я, а из Другого, и свидетельством тому служит то, что сознание не контролирует ее. Потому Лакан и говорит: «Бессознательное есть дискурс Другого». Другой — место, в котором конституируется
я [
je] как субъект высказывания. Лакан говорит о том, что бессознательное — дискурс Другого, конечно же, с оглядкой на Фрейда. Лакан говорит о том, что «эта мысль особенно явно выступает в работах Фрейда, посвященных тому, что он называет телепатией» [23:35], и не менее очевидна она, исходя из самой возможности свободных ассоциаций и вербализации симптома. С самого начала психоаналитической работы Фрейд прослушивает в свободных ассоциациях речь кого–то
другого, парадоксальным образом не только того, кто находится на кушетке, но и того, кого на ней как бы нет. С кушетки доносится: «я такого не говорил», «нет, нет, я не то хотела сказать», «мне кажется, это говорю не я»,»как будто кто–то находится во мне и рассказывает все это»… Бессознательное проговаривается; более того, оно, как скажет Лакан, «структурировано как язык»: проявляется в фигурах речи — смещении и сгущении.
То, что «бессознательное — дискурс Другого», приводит в обществе тотальной рефлексии к тому, что я могу снять с себя ответственность за свои высказывания, ведь во мне говорит Другой, я — просто инструмент, которым пользуется идеология. Парадоксальным образом либеральное рефлексивное общество здесь, по крайней мере в одном пункте, сходится с тоталитарным режимом, в котором субъект принимает позицию объекта — инструмента удовольствия Другого. Позицию объективированного инструмента исторической необходимости Жижек и подвергает анализу в данной книге.
Кроме того, для Лакана Другой — место памяти, которое Фрейд назвал бессознательным, некой другой сценой, другим пространством представления [eine andere Schauplatz], ведь память и сознание, подчеркивает Фрейд, — взаимоисключающи. Бессознательное — психическая реальность, представление о которой мы получаем всегда уже в виде перевода, оставляя другую сцену где–то еще, не отождествляя с ней осознанное, находясь в исходном расщеплении.
Первой фигурой, которая оказывается в месте Другого, является, конечно же, мать, несмотря на то, что Другой связан с речью, символическим, отцом, законом. Одним из принципиальных моментов субъективации становится приписывание образа другого/себя дискурсивному порядку. Тебе говорят: это — ты, тебя зовут так–то, ты — такой–то… «Говорят» — говорит безличный Другой. Следующим принципиальным моментом субъективации становится история обнаружения недостаточности, нехватки Другого. Именно этот априорно кастрационный эпизод протосубъективации приводит Лакана к необходимости перечеркивания Другого (A[utre]). Несмотря на то, что отец как Другой присутствует уже в речи матери, история его конституирования вводится эдиповой ситуацией. Можно сказать, что противопоставление